Набухли почки на ветвях (и очень зря), туман обманчивый пустого ноября с капельной пылкостью апреля перепутав. На той неделе обещают холода, тогда в доверчивый мой сад придёт беда с холодно-чёрными зрачками маламута, а у меня в глазах июльская роса и перевёрнутые Волгой небеса, и над паромом говорок весёлых стаек. На той неделе обещают холода, и на глазах замёрзнет волжская вода, - я буду ждать, пока она опять растает. *** Собираюсь к тебе, словно к тайной священной вечере, ощущая нещадное время намного острее, и густеет внутри опьяняющий сбрендивший Шерри, так что даже Манежная вместе со мной фонареет, снегопад зажигая на тысячи радужных бликов, рассыпая вокруг турмалины под цвет коньяка. У меня на ресницах – растаявший иней уликой, у тебя на ладони – снежинка не тает никак. Мне идти от тебя и желать, чтоб, ударившись оземь, обесцвеченный снег обернулся восторгом акаций, а потом прислониться к дворовой плакучей берёзе, закурить – и не плакать, не думать, не ждать, не терзаться. *** А оказалось, я не телепат, не маг, не ворожея, не ведунья: вороны в крик – наверно, на беду мне – а я не понимаю. Невпопад всё бормочу: Весна моя, весна! Растает снег, раскроются сирени, потом июль, клубничное варенье и мятный чай, покой и тишина твоих качелей – и моих полей осенний стон и зимние невзгоды. Мой сон в огне, а я, не зная брода, ныряю в Нерль и утихаю в ней, и вижу – ты стоишь на берегу, потом за мной вступаешь в ту же воду, и в жидком шёлке год идёт за годом, и год за годом сон свой берегу…