Битый час говоришь ты мне всё про поэзию. Я долдоню тебе, что пишу я стихи, где, как в жизни, хожу постоянно по лезвию, отражая свои и чужие грехи. Ни в анфас и ни в профиль не вижу величия, мной в утеху себе нарисованных строк. За иные из них, где ни грамма приличия, намотать по закону мне надо бы срок. За другие, возможно, и стоило высечь бы, я имею ввиду, где патетики всласть, и над всеми и вся Джомолунгмою высится мной воспетая раньше Советская власть. Проповедовал Фрейда, либидо и прочее – дружбу наций в постели и жертвенность тел. Но когда я примерил упряжку рабочую и от жизни шахтёрской всерьёз обалдел, содержаньем другим мои строчки наполнились: Музе не было места в шахтёрском гробу, матюги и проклятия в рифму там строились, – за иные бы стоило и на дыбу. А ты мне говоришь, говоришь про поэзию. Где ты, право, прожил, мужичок, свою жизнь? На карачках какой год в Израиле лезу я из-под здания, рухнувшего в капитализм. И стихами своими себя ублажаю я, А верней – под обломками ими дышу. И не надо твердить, что меня уважая, хочешь мне показать, что не то я пишу. Ты не первый такой вот в моей биографии. И бранили меня, и хвалили меня. Но ничем мои критики мне не потрафили, не случилось им что-то во мне поменять.