Глубокая осень. Обнажается, облетает сад моей жизни. Я брожу по его дорожкам, тропинкам, полянкам и закоулкам, всматриваюсь в открывающиеся дали, собираю пёстрые букеты воспоминаний... Воспоминания… Их зёрнышки рассеяны в бороздках памяти. Вдруг случайное слово, запах, музыка, картинка за окном или на экране телевизора, книга, которую читаешь, включает скрытые механизмы и одно из зёрнышек, или несколько сразу, пробуждаются и начинают прорастать. Сначала это слабые бледные картинки, но если событие, посеявшее зёрнышко, было эмоционально ярким, то воспоминание быстро оживает, наполняется цветом, звуком и запахом, иногда даже вкусовые и тактильные ощущения возрождаются. А ещё эти зёрнышки отличаются по степени давности: одним уже далеко не один десяток лет, другие значительно моложе. Говорят, что американский писатель-фантаст Рей Брэйдбери имел феноменальную память - помнил все, что с ним происходило, с момента рождения. Мои воспоминания значительно скромней: мне было ровно два года, когда случилось это маленькое событие и совсем непонятно, почему память его сохранила. САМЫЕ РАННИЕ ВОСПОМИНАНИЯ Помню белую стену, залитую солнечным светом, зелёные ветви деревьев на фоне яркой белой стены, открытое окно на втором этаже, а в окне – мама. Мы с папой стоим внизу, под окном и папа бросает маме в окно круглую коробку с конфетами, мне сейчас кажется, что это были лимонные дольки. Я действительно помню, а не пересказываю то, что слышала от взрослых, потому что не однажды рассказывала об этом всем участникам сценки и никто ничего не помнил. Но однажды, когда и мамы уже давно не было в этом мире, я рассказывала о своём воспоминании в присутствии моей двоюродной сестры Валентины Каменской. Она то и подтвердила мой рассказ. Оказалось, она была там с нами четырнадцатилетней девочкой, а я о ней забыла. Мама тогда лежала в роддоме с моей младшей сестрой, Светланой, которая родилась 3.07.1939 года, а я – 29.06.1937. Я с мамой, мне один год. Следующее, по давности, это воспоминание о начале войны. Мы тогда жили в городе Аккермане, теперешний Белгород Днестровский. Бессарабия только отошла к Советскому Союзу, отца отправили туда на работу и мы уехали всей семьёй. Помню яркий солнечный день, зелёную лужайку в белых ромашках. Мне хорошо видны большие рыжие корабли в затоне. Может они были старыми и ржавыми баржами, но тогда, в раннем детстве, мне казались кораблями и я всё думала, что на таком корабле к нам когда-нибудь приплывёт моя любимая бабушка Феня. Вижу, бегущих из магазина, людей. Бегут и кричат:- «Война, война…». Последняя довоенная фотография. Июнь 1941 год. Нет, сейчас поняла, что есть более раннее воспоминание, это первое воспоминание о ёлке 1941 года, там же в Бессарабии. Мне не было ещё и четырёх лет. Воспоминания смутные, отдельными фрагментами. Сначала это украшение ёлки дома. Помню ёлочные игрушки… толи гнома, толи Деда Мороза в отдельной коробочке, витые тоненькие сосульки, очень хрупкие и прозрачные, прямо как изо льда, когда они крутились, подвешенные к еловой ветке, казалось, что по ним стекает вода и вот-вот упадёт капелька. Красивые яркие шары, тоже каждый в отдельной коробочке, ёлочные бусы. Самого дерева не помню. А потом, уже ближе к вечеру, мы пошли на городскую ёлку. Помню аллею, по сторонам которой стояли деревья с круглыми кронами, украшенные серебряными шарами. Я не знаю, что за деревья это были, но картинка сохранилась в детской памяти очень красивая. Самой ёлки, опять-таки, не помню, она теряется где-то вдали, в сумерках наступающего вечера. Это воспоминание постоянно тревожило меня, лет 10 тому я даже написала об этом стихотворение, вот оно: Стекло шестидесятилетней толщины – Морозные размытые узоры. Подробности в нём вовсе не видны, Моим четырёхлетним детским взорам. И этот вечер, в тусклом серебре, Так неохотно память возвращает, Картинкою в волшебном фонаре Он медленно и безвозвратно тает. Но всё же успеваю замечать Аллею, нас к чему там, ведущую, Мне, маленькой, ещё не угадать, Той первой ёлки, в памяти живущей. Она неясно высится вдали, Её огни ещё не освещают, Ещё не зажигали фонари, Все очертанья сумерки стирают. За то мне хорошо сейчас видны Деревья, с двух сторон аллеи, Не помня ёлки, я не чувствую вины, И потому об этом не жалею. Ведь так красивы эти с двух сторон, Пушистые, в заиндевелых кронах, И в серебре мерцающих шаров, Как в сказочных причудливых коронах.