Интересно – для чего народу нужна религия? Казалось бы, она явный, главный оплот для веры. Но если поглядеть глубже, в самое желудочное нутро религии, то она пока ещё мало поддерживает веру, а больше свою личную утробу – обряды, каноны и догмы, церковный и монастырский клир; ну и важные департаменты своих служб – бога да дьявола. Бог давно уже стал для церкви обыкновенным высшим начальником – справедливым, но всё же заносчивым в наградах и наказаниях; а дьявол сидит у него на месте вечного зама – прехитренного и ехидного, с тяжёлой каменюкой ярости запазухой, но всё-таки в отличие от бога с ним можно договориться. Почему я так жестоковато говорю? потому что для религиозников вера стала способом довления над душой человека. Вот дай им, и всё – убедить любого, что их религия наипреважнее всех остальных; мы правые – кричат христиане, нет мы правее – орут мусульмане, и даже казалось бы спокойные буддисты обязательно желают прирасти себе новой паствой – но не дай бог лишиться хоть одного человечка из своих преданных прихожан. И при чём же тут вера, если они силком, с малолетства, вдавливают церковные каноны в ещё мягкие лбы непонимающих отроков – именно в неразумном детстве, без моральных ежей и запретов, без разума жизни и навыков быта, человек более всего подвержен неугомонному фанатизму, он пресным телом и податливой душой очень легко цепляет занозы церковного шахидства. Лучше бы дали ребятишкам хоть чуточку повзрослеть – и обрести зачатки характера, нрава, пусть даже норова – только своего, сердечного. Но не дают, сразу куя золочёное железо крестов и полумесяцев в детских садах да школах – пока оно ещё горячо, бесформенно, пылко. Мало того, золочёные догмы церковников часто отблёскивают настоящим фашизмом. Церковники всех религий твердят истинным прихожанам и сомневающимся неверям, будто именно их господь принесёт человечеству благоденствие вместе с долгожданным покоем от войн. Но как раз они почему-то всегда разжигают битвы и в душах людей, и на полях кровавой брани. Ведь нет же на небесах так много господов, чтобы делить их – иначе бы они в облаках как бешеные псы хвостами хлестались саблями, и с небес днесь текла бы мёртвая кровь, а не живая водица. Значит, делёжка нужна не богу – но его земным провозвестникам. И всё же я никогда не поверю, будто они гады да сволочи, стравливающие людей и народы по своей сатанинской злобе. Совсем нет: просто религия по сути – это обыкновенное человеческое наставничество в планетарных масштабах. Ведь все мы, взрослые, очень радуемся когда у нас появляются дети, и мы знакомим их с окружающим миром, помогая в первых шагах и уча верить чему сами поверили. Потом детишки подрастают, начиная сомневаться в нашей правоте – даже наглеют, позволяя себе курево, водку и ранний секс. Мы их лупим до слёз; а религия лупцует нас до кровавых соплей. Потому что её догмы, как и наши – закостенелы; потому что мы с ней считаем, будто в любом приходящем мире должен быть неколебимый остов консерватизма – ствол, от которого будут отрастать такие же консервированные ветви. А ветви – чёрта с два – они хотят дышать вольным воздухом и разбухают от почек, и даже если они подгнивали сначала от жуков-короедов, то к весне расцветают в сады – или под нашей опёкой, иль по прихоти чужого садовника. Довление над чужой душой – самый сладкий соблазн изо всех дьявольских искушений. Он даёт возможность почувствовать себя маленьким богом: пусть хоть младенцем, но в руках которого ещё меньшие куклы. И сильно навязчивая религия мне напоминает комбайн. Тупорылое безмозглое, к тому же скомканное бракоделами из неподходящих железяк. Он совершенно не понимает, что такое есть я, живое – и пытается исправить во мне то, что заложено туда природой вначале, и самовоспитанием потом, по мере вызревания душевных ростков на озимь засеянном поле моего сердца. Кто-то лёгкий, тёплый и добрый как кроличий треух, бросил в меня семена с надеждой на хороший урожай; и я пробивался навырост, впитывая грунтовую влагу из-под земли, слизывая росу по утрам с проползающих насекомых, и подставляя хобот тычинки первому дождю. Я вырос; я торчу своей подсолнечной головой к самому небу, сияю и радуюсь; а проплывающий мимо комбайн злорадно орёт мне – скошу! - Вот и подобный комбайну железный поп очень похож на камуфлированный подвид настоящего садиста: будь, мол, таким как я хочу – а иначе тебя постигнет неумолимая кара. С таким камуфляжем трудно бороться: религию сейчас поддерживает государство, полиция, армия – а значит, теперь только от самих священников зависит, станут ли они опорой для истинной, сердечной веры, или так и будут прятаться за буреломами своих закостенелых мстительных канонов. ============== Стыдно … За себя ох как стыдно - думал я, подходя ко причастию. Оно ведь святое – а я кто? по сути своей мелкий бес с едва оперёнными белыми крыльями. Может быть, совершу ещё один, вдруг ли особо тяжёлый грех, и они отвалятся напрочь – я уже никогда не взлечу как мечтаю. Проповедник видел меня не раз, слушал, обрящивал, и уже не глядит с осужденьем; в его глазах я даже вижу открытую усмешку вкупе с затаённым обывательским любопытством – ну, как ты ещё наблудил, горемыка? рассказывай! – и глазёнки евойные чем-то похожи на протянутую ладонь побирушки, он ждёт тихих откровений словно звенящего злата. Как и меня, прельщает его сладость распутных блудниц: но за невозможностью открыто на людях грешить, телесами да чреслами, он тешит себя в своём сердце, рисуя порочные грёзы виденья химеры, облечённые моей блудной плотью. Не мне, шаловливому зверю, укорять его веру, которая в сомнительной поповской душе вытворяет мятежные чудеса. И не ему, природному лису в заячьих веригах, судить меня за сумрачное неверие, которое хоть и силком, на цепях кандалов, но затащило мою упрямую душу в эту ветхую церковь. =============== Всё-таки старики на высоких постах, в значимых креслах, это балласт – хоть и неоткровенный. Многие из них ещё способны притворяться натурами деятельными, слегка шевеля пальцами рук и ног, дрыгая локтями да коленками. Они не тормозят движения явно, нажимая на стоповую педаль, но нарочно, имея свой собственный руль – даже рулишко от игрушечной машинки – выбирают тяжёлую дорогу с колдобинами, надеясь, что длинный государственный обоз в конце концов где-нибудь остановится в непролазной грязи сомнений и неверия. Почему они такие? ведь не сволочи же все до единого, предающие отечество, а вместе с ним и любимых детей, внуков-правнуков, которые жить остаются. Да нет – они просто очень старые уже, и их сильно укачивает быстрый ход жизненной истории – им бы сыпануть на кроватке с детской соской во рту, полениться агуагу на руках у добренькой бабушки, и без стыда напысять в пелёнки. А тут изо дня в день семинары заседания пленумы. Пусть руль отдают?.. Оооо; это тяжёлая обуза для вершителей чужих судеб. Разве легко богу сойти к людям на землю, став равным? почти невозможно. Хотя нет, настоящий бог с лёгкостью сделает это – именно потому, что он настоящ, силён да могуч. Ему не надо никому доказывать своё божество. А люди, по глупости власти прикинувшиеся богами, крохотны слабы немощны. Они не могут, боятся с олимпа сойти – их просто как букашек затопчут. Ведь у простого человека всегда есть работа труд дело – он повар, тракторист, штукатур и монтажник – он творец своей жизни. А кто есть чиновник, чинуша? – всего лишь пигмей, который властью и золотом старается показать всем незряшность свою, и что он для величия родился на свет. Но си потуги пусты: обмануть людей можно, да и богу замазать глаза суетой – а себе самому всё равно не солжёшь, сердце выдаст. У меня на заводе был именной токарный станок, и назывался он ДИП – догнать и перегнать. Я относился к нему с юношеской восторженностью, потому как действительно верил тогда, что мы скоро – вотвот – догоним и перегоним америку. Но она очень хорошо, счастливо нажилась на второй мировой войне – и обойти её было трудно, почти невозможно. А мы, русские, верили в первенство, во всепланетный интернационал, который мы вытянем на своих плечах из топкой ямы капитализма – и раздавали денежки всему миру, за то чтобы нас любили. Я тут пишу – мы, нас – но меня решал не я, и вас решали не вы, а всех порешила престарелая власть. Им ведь, старикам, почти ничего не нужно – их дело к завершению, к смерти – и поэтому они легко бросаются чужими благами, закромами, сокровищами. Теми самыми, которые я и мильёны других людей вытачивали на своих допотопных ДИПах. Совсем не значит, что я не люблю стариков, и будто их унижаю. Я их обожаю – но только когда они спокойно сидят в тёплом домашнем кресле, и тянутся губками к ложке манной каши, а не к верховному рупору власти. Уж как бы не был прекрасен большой кабинетный вожака, от сердца потворствуя новым идеям и их воплощеньям, но постарев, он становится закостенелым духовным идолом, из которого сдулась прежде объёмистая душа, а остался лишь крохотный дух на один только бздюх. Меня всегда удивляло, почему самые низшие и примитивные из человечьих существ так рвутся в начальники. Ведь если посмотреть хоть рассудочно, или сердцем, то 80 процентов из тех – негодяи, мелкие гниды в костюмах. Добро бы ещё, что они не осознавали себя, представляясь отважными сильными щедрыми – но ведь каждый за собой знает самую жалкую трусость, трепетную немощь и скаредную жадность. Значит, должна быть очень весомая причина: может, желание себя доказать, и властью возвыситься из низости. Это ведь легчайший испытанный путь, потому что спортсмену к славе нужно идти годами упорнейших тренировок, стахановцу надо рвать жылы да нервы ради успеха в труде, а живописцу днями-ночами корпеть над холстами, ожидая единственного вдохновенного мазка. И только начальнику, в большем – властителю, для постоянного продвижения по длинной карьерной стезе хватает – холуйства. Окружая себя холуями, он становится страшен, потому что сам верит в поклоненье рабов - и нет ужаснее власти чем раб над людьми.