Волчонок мой... Волчонок мой, ты от испуга сер. Ты мелко пьёшь неласковую воду. Давай играть. В загадки, например. Что слаще сахара и мёда? Задумался. Зазолотился взгляд. Ты думаешь о сладком и высоком. Что представляешь ты? Июльский жаркий сад? Хурму, сочащуюся соком? Мечтатель, ты уже во власти грёз. Сладки твои испуги и обиды. Но погоди. Ещё один вопрос: Что твёрже, чем кладбищенские плиты? Что холодней колодезного дна? Что непроглядней семечка в подвале? И вот печаль в твоих глазах видна. Глаза твои такого не видали. Ты сжался, ты почти окаменел. Я твоего уже не вижу взгляда. И голос твой, издалека, извне: «Не надо». Возвращая дыхание Две невозможности склонились надо мной, То спрашивали, то утешали. И смерть моя была моей женой, А жизнь глядела полными печали Глазами вдовьими – и прятала глаза… И белая рука, как лёд, лежала. И я не мог хотя бы показать Рукой на всё, что мне принадлежало. Всё невозможное, что в жизни я любил, Всё то, что я любил, не понимая - Склонилось. И я мысленно спросил: Зачем вы здесь? Я вас почти не знаю. И смерть ответила: Молчание твоё, Тебе принадлежащее по праву, В час отпущенья над тобой встаёт, В моём лице оно находит пару. И жизнь сказала: Я тебя нашла. Ты невозможное моё воспоминанье. Я столько лет бродила, не дыша, Но ты вернул назад моё дыханье. Ты город Ты листья и камни. Ты город, сошедший к реке. Ты шелест реки. Ты кузнечик в бумажной руке. Ты горы свернул, ты устал, покачнулся и сел. Смотри: иноземцы стыдливо идут по росе. Их тонкая поступь, их странная разная речь, Кротовьи глаза и фигуры, лишённые плеч, Напомнят какое-то время в усталой груди, Где ты был ребёнком, и небо текло впереди. Наверное, есть далеко тектонический сдвиг И море в разломе, которое ты не постиг, И парус на море, светящийся страшной бедой, Которую тихим кузнечиком носишь с собой. История поехала вперёд... История поехала вперёд. Я в куцей непростого цвета куртке Влачусь за папой на большой парад. От папы сильно пахнет алкоголем. Я апельсин ем и бросаю шкурки И наслаждаюсь, в общем-то, раздольем. Годами позже, в августе в Крыму На дне рожденья девочки соседской Жую бисквит. Желаю одного: Уединиться с Тасею в кладовке. Но, не найдя на то причины веской, Пускаюсь на интриги и уловки. Ещё пять лет – и первая любовь Взаимная. И первое распутство. Я становлюсь печально молчалив, Пью пиво и отращиваю чёлку. Похмельные друзья и институтство, Диплом, положенный с презрением на полку. Я всё хочу о чём-то рассказать. Но всякий раз мораль я забываю. Волна несётся. Тянет говорить. Мы были веселы и в чём-то превосходны. Бисквиты в августе и апельсины в мае, Всё тихо и цветно. Всё будто мир подводный. Жак Ив Кусто был в этом деле прав, Когда за детством в море погружался. Я верю: там и первая любовь, И папины шаги в пылу парада… Ну вот, я плачу. Я не удержался. А говорили ж: вспоминать не надо. Миг Всё проходит. Как вода и дым. Что-то есть – и нету. Человек проснётся. Рядом с ним Женщина затушит сигарету. И будильник тут же зазвонит. Вялою накрыв его рукою, Человек задумчиво лежит. В этом что-то есть уже такое, Что знакомо каждому из нас: Вид предполагаемой утраты. Мыло, соль и спички про запас. Малое, чем были мы богаты. И – на женском узеньком плече Шрамик, до волнения знакомый. Смерть и ветер в солнечном луче. Миг надежды, как бы незаконный. Звуки музыки Звуки дождя. Музыки звуки. Я вспоминаю мамины руки. Как за стеной пианино играло. Как замолкало. Мальчик-сосед, выходя из парадной, Нёс, как сокровище, зонтик нарядный. Дедушка ласково выпил сто грамм, Глядя в экран. В те времена телевиденье было Чем-то простейшим, как спички и мыло. Как-то раз папа, как жизни итог, В дом «горизонт» приволок. Много ушло. Нет ни папы, ни деда. Даже не видно мальчишки-соседа. Вместо него – мужик за стеной Ссорится громко с женой. Музыка – есть. Даже в глупом концерте, Даже в свидетельстве папиной смерти, В ношеном платье твоём. Мама поднимет глаза, как святая, Музыка грянет, всё разом сметая, Нас оставляя вдвоём. О ветвях В них сумрак вечером и небо – в ноябре, Биенье солнца в августовский полдень. В какой ты не окажешься дыре, В какой бы незначительной из родин, Пусть, возвращаясь ночью из пивной, Налево смотришь: видишь эти ветви И, вдребезги разбитый и больной, Ты, как они, колеблешься от ветра. И сухость их, приятная руке, Ложащаяся в сердце невесомость, Вблизи и, присмотревшись, вдалеке - Такая неприметная особость: Не утешенье горечи твоей, Не даже мимолётная отрада. Минутное стоянье у дверей Твоей рукою запертого сада. Билл или Боб? Скачут по прерии Билл и Боб. Их шляпы в жёлтой пыли. Чёрной точкою дилижанс, Несколько тел вокруг. Билл и Боб – запомните их. Они теперь короли. Большие деньги пойдут, шелестя, Из крепких весёлых рук. Сутки в пути. У ручья – привал. Слезть. Напоить лошадей. Дырочку в шляпе заметил Билл, Палец просунул в неё. Саквояж тяжёлый счастьем набит Двоих взрослых людей. Боб умывает шею водой, Виски из фляги пьёт. Боб – мечтатель. Билл – реалист. Спят под кустом они. Ночью в прерии тишина. Лишь птица во тьме прокричит. Выстрел раздался. Предсмертный хрип. Колокол, бей, звони. Шорох поводьев, копытный стук. Колокол в небе молчит. Беззвёздной ночью не видно ни зги. Стука не слышно сердец. Не разобрать – кто жив, кто мёртв, Кто кого обманул? Живой ли присвоил счастье себе? Скачет ли в ночь мертвец? Лишь одному прощения нет. Прощенье лишь одному. Уже настаёт В узенькой улице, в глубине пропадает твой силуэт. Я разворачиваюсь и иду. Вокруг люди в пуховиках. Как-то мало стало пальто, стал приглушённей свет. Все направляются далеко и, видимо, издалека. В лавке церковной засилье книг. На вкус на любой и цвет. «Таинство исповеди». У продавца ворох брошюр – выбирай. «Мне что получше». «А что вы хотите?» – он говорит в ответ. Что я хочу? С улицы крики, слышен собачий лай... Женщина в борьбе за мешок схватилась с лохматым псом. Мешок разрывается, на снегу красный фарш, колбаса. «Господи, что творится!», сплетённые пальцы узлом. Картина библейской скорби. Добыча в зубах у пса. Звуки становятся глуше. Хлопьями валит снег. Как ни стараюсь, никак не могу вспомнить лицо твоё. По узкой иду я улице, медленно, как во сне. Что-то настанет скоро. Что-то уже настаёт. Заря Слой небесный, ласточкина земля. Приют кузнечиков, желтеющие поля. Рыбье царство, водоросли изгиб. Передо мною тихо цветёт заря. Ты ли рыбой была, ты ли птичкой смешной была, Была ли кузнечиком, что же ты умерла? Я не запомнил тебя, ты в одежде другой встаёшь, Ты говоришь мне: как я тебя ждала. Это мой дом: это воздух, земля, вода. Это всё то, что не сбудется никогда. Ты войдёшь в мою комнату, всё озарив огнём: Пламя твоё не нанесёт вреда. Капли воды Капли воды, Это просто капли воды. Это дождь, идущий со вторника до среды. Он умоет машины, крыши и купола, С чем бригада ангелов справиться не смогла. Они умывают руки, слетают в сад И над зонтиком чьим-то кружат и кружат над Непослушным ребенком, разинувшим круглый рот, В ожиданье, что капелька упадёт... Река называется Водка греет человека. Человек идёт на дно. Он забыл, как звали реку. И в груди его темно. Как зовут её? Не помню. Я к ней по воду ходил. Шелест вод я помню сонный, Холодок в своей груди. Вспомни. Вспомни. Тихий голос Повторяет и зовёт. Волос длинный, жёлтый волос По воде плывёт. Я тебя ль не обнимала? Ты ль меня не звал? Помнишь, как звезда упала? Что ты загадал? Человек лежит на дне, В тёмной глубине. Плачет голос безымянный: Воротись ко мне! Время цветов Пахарь вспахал землю, и уже урожай. Хлеб в магазине, достроена красная школа, Масло сверкает с серебряного ножа, Уходит болезнь от ласкового укола. Какие размашистые, красочные мазки: Природа берет своё, набирает скорость. И вот мой ребенок сам надевает носки, Покупает билет, садится в зелёный поезд. А солнце печёт, так что блекнут огни и цвета. Пахарь достаёт платок чёрно-белого цвета, Утирает лоб. Струйка пота бежит со лба. Щурится от невыносимого света. Где-то есть комната, еле заметный дом, Время в котором движется еле-еле. Встанешь с кровати, чуть отворишь окно: Пылинки в луче ожили, полетели. С высоты Городская природа вполне хороша С высоты двенадцатого этажа. Виден лес, аккуратные гаражи. Куполок проклёвывается для души. Электричка щебечет, свистит свисток. Хорошо, что окнами на восток. Почему я не видел, когда был жив, Как хорош этот жилой массив? Врач склонился над телом. Укол. Разряд. Надо ж, как облака горят... Перемена сезонов Какое мне дело до этих дубов и сосен? До этих клёнов и трогательных берёз? Во мне распустила тяжкие крылья осень, Но она не раскачает меня до слёз. Пой, трепещи, негодная чудо-птица. Я тебе рад, но машинально, за так. Ты расплетать заплетённое мастерица. Я же собрал все кружева в кулак. Вьётся и вьётся лёгкий дымок над лесом. Бухнуло сердце и свистнуло в темноту. Птица, как рыба, бьётся холодным весом В каком-то неправильном, холодном таком свету. В море Женщина медленно входит в море. Что ты видишь, глядящий вслед? Видишь, её обтекает свет. Веришь ли ты, что тебя здесь нет? Веришь ли, что её ждет беда, Что она наступит на острый, как бритва, камень. Заслони же глаза руками. Поверь, у памяти нету дна. А если ты донырнёшь до дна - Вспомнишь и женщину, и облачко крови. Ты здесь родился. Ты вырос в море. Ты знаешь много всяких историй. Но снится тебе одна. Женщина оборачивается назад. Ты знаешь её. Её имя – Оля. Он машет тебе рукой, Закусив губу от неслышной боли. О старухе Дайте, дайте мне уехать! – с такими словами, Я помню, старуха проталкивалась в автобус. Я был мал и напуган криком. Я жался к маме. Мы шли детской площадкой между домами. Казалось, нас провожает истошный голос. Она уехала. Ей дали, конечно, ей это дали. Время шло. Годы и впрямь летели. Я и сам летел, не трогая даже педали, Но, иногда, останавливаясь, думал: в какой же дали Блуждает она в своём неприглядном теле? Детские мысли. Я сам-то давно был взрослым. И верил в старуху только наполовину. На какую? На ту, что уехала. Какие ещё вопросы? Другая, седая, косматая, заплетала на лавке косы, Плюя в каждого проходящего мимо мужчину. И снова я вижу мать, и вижу в глазах потерю. Но я, о многом догадываясь, не смею спросить об этом. Я знаю: ничто, никогда не исчезнет за этой дверью. Вдыхаю весенний свет, и вижу, и верю, И вижу: яблони расцвели, как летом. Азбука ................................. ................................. А если смерти мне не избежать, Язык цветных, меняющихся пятен (Хоть набело записывай в тетрадь) Становится привычен и понятен. И с чувством, что пожизненно храним, Любуясь на простую неизбежность, Я познаю касанием одним Сухих ветвей немыслимую нежность. Полёт пчелы, мерцание дождя, Как буквы в азбуке, важны и постижимы. Но лишь свечи во мраке не найдя, Я не увижу: смерть проходит мимо. Зимой В морозе плавают, как золотые рыбки, Кусочки льда. Они, как бусины, мелькают изо рта И, варежкой прикрытые, летят Куда хотят. Над площадью выстреливает пушка, И Бог является во всей его красе. Как вышивает – крестится старушка. И рыбки все, и бусины – звенят. И воздух раскрывается, как книга. На лодке красной девушки плывут И шепчутся: «На Олю посмотрел». Она была, как в детстве, хороша... И было так Москва стояла на твоих костях. А ты в нарядном платьице летела. С тобой мы познакомились в гостях. Ты на меня насмешливо глядела. Цвели каштаны в воздухе густом, И пахло свежеиспечённым хлебом. Роились пчелы сладко над кустом, Над головою выгибалось небо. Я высоко подбрасывал пятак, И он звенел в какой-то высшей точке. Я верил: напишу – и будет так. Но я тогда не написал ни строчки…