На утреннем, туманном шоссе не было ни души. В это время, когда начинали петь соловьи, и другие птицы, когда солнце сочным, кубинским апельсином, потягиваясь вставало над лесом, и чуть-чуть влажноватый, с запахом скошенной травы воздух, начинал нагреваться первыми лучами солнца, у Андрея Зубова с новой силой зажглась надежда, что хоть сейчас, проезжающая мимо попутка, зыркнув в его сторону фарой, тормознет у обочины, и шофер дружелюбно спросит: "Что, небось замерз?

Постепенно непонятное пятно проявилось... и стало явственно видно, что это циферблат часов. Двенадцать минут четвертого. В это время у него происходила странная встряска, как будто ток, блуждающий где-то рядом, наконец, на долю секунды, делал его своим проводником. Уже почти рассвело, и из приоткрытого окна тянуло сладковатой, чуть тревожной прохладой, и хотелось раствориться в этом бледно-голубом небе, последний раз коснувшись сырой от росы травы. Лето, да, по-моему, было начало лета, но чувство это исчезало так же быстро, как и появлялось. Резкий, истеричный звонок вывел его из созерцательных мыслей с грубостью экскаватора, который своей безразличной и холодной лапой выкорчевывает деревья и, еще живые, бросает их умирать от болевого шока на землю. – Проклятье! – в раздражении подумал он, я и забыл, что не отключил телефон!