Зима принесла снег и глинтвейн, Вырезки газет вместо диалога, Много алкоголя… Туман в голове, новый свитер. Оцепенение, не могу сесть и начать думать. Еврейка Руфь спустилась с небес: Любит мужа, детей и мои пальцы. Любит танцы… Надо обдумать, понять и решить. Стоит ли ночью уходить из дома. Вымучиваешь слово и дыхание, Когда раньше шло как рвота, Кровавая пехота… Отходили воды раньше бесконечно долго, Сейчас лишь газы. Нам двинуться б на дачу, В придачу получить еду и склянки, Соленьев банки… Там все стереть, соскоблить осколками с памяти до кости Все те ошметки, мясо, нервы. Блуд. Замри – с дробью в пазухе птица: Ни крика, ни стука, ни мысли, Отчизны Уж нет и не будет. Холода нет. Нет тепла и волненья. Оцепененье… Я завтра уеду… Молчи… И в почерке лица – свои есть непогоды.

Ну здравствуй тебе, Джонни Тоскано, Трус, подлиза и обожатель женских пряностей, Первым делом выучивший "трусики" и "лифчик" На русском языке, Трудоголик и советчик сраных советов. Я даже не знаю, как справляться с твоей добротой, Что ты впихиваешь в каждого большими ложками в две сажени, Хуже товарища Дынина, ей богу. К чему осаждать тебя бутылкой из-под шампанского, Если ты ни черта не понимаешь своей индуской Морской головой-капустой? Ты гордый, но беспамятный, Бьющийся медным лбом о каждую железку, Что на три миллиметра ниже твоего роста. Ты трусливый тиран С маской глупого волшебника, Раздающего цветастые сладости В грязные руки туркменского народа. Ты умеешь по-детски бегать за птенцами С ласковыми криками "птитьки-птитьки", Можешь врать и закладывать людей по найму. Ты чудовище с лицом женской сладости. Твой самый жуткий кошмар – пенсия, Когда ты будешь изнывать от плотности Своих иссохшихся суждений. Ты самодовольный трус – Что за странное совокупление – Человек, не могущ