Тьмы косматой упали на землю несметные мощи, Тьма взглоянула на мир обращенными внутрь глазами И зеленая плесень покрыла гранит. Стало проще Прикасаться к святыням. И мир в ослеплении замер. Там, где тьма переходит в глумливый, навязчивый шепот, Где невнятные шорохи вдруг превращаются в громы, Там не в силах оправиться мир от червленого шока И отвратно язвится, как червь усеченный. Но кроме Этих сполохов пепла, в лохмотьях замшелого мрака, Где в тщете и немилости девкою стала царица - Есть мерцающий мир, вознесен, а потом и оплакан, А в ретортах алхимиков пленное диво творится. Только мечется тьма, ударяясь о старые стены, Лепит свой трафарет, вяжет новую скань для инферно, И снуют в закоулках астральные ли полутени Или просто иллюзии, вздоры, химеры... - Наверно...

___на некоторые произведения авторов, ___претендующих на исключительность ввиду ___то ли потока сознания, то ли, наоборот, ___потока зауми... Я выставлю небу чесотку крамольных конвенций, и там тонкорунная будет парить табуретка, горшок полуночный, крылатый, и некуда деться подлогу спросонья. Но ангелы плачутся редко слезами усатыми кровосмесительной черни, отринувшей сказы и ветхозаветные суры. Но пере-исполнены твари гневливой каверны, на коей тусуются ла-ковые кракелюры. О, мрачный, парной пилигрим! Ты, как в бездну отринут! Снуют твои кормчие и не находят парковки. Но ады кромешные крыльями стона паримы и несть им числа! Их мытарства, как прихоти Вовки того анекдота, где Марья Ивановна круче дурных суицидов и волглых НьютОна биномов. И плачет в сугубой Италии розовый дуче, надрывно рыдает бомжиха в дверях гастронома. Утробная тьма над плацентой слюнявых ковбоев, укравших карниз дефицитного света и мрака. Контужен!

. Пишу, размышляя о сущности тонкой, о вечной душе. Где-то там, как иконка, она возмущает, упрятавши в гены, чудные легенды. Огромно желанье проникнуть в подкорку затем, чтобы жизнь не ютилась покорно на душных задворках. И движутся тайны совсем, как путаны. К одной я приблизился. Шаря глазами, качалась и лыка она не вязала, и, сущность облекши в кисейные клочья, сказалась порочной. Другая не очень скрывала обманы, была невозможна, красива, желанна, но вдруг, исчезая, звалА меня - "Где ж ты?", срывая одежды. Но тело тумана не схватишь - бесплотно, из мутных разводов, из веяний соткан, в нем контур намека и блики посыла, в нем слабость и сила. А третья девИца, смеясь и играя, пила из сверкающей чаши Грааля. Еще предлагала мне девушка третья услады запрета. На все я согласен. Но истина в чем же? Нельзя ли ответить серьезней и строже - где смысл таится - без козней и плутней - души пресловутой?

Между старых домов, в цепенеющем ветхом затишье Шла девчонка, дивясь иллюстрациям осени пышной. Переростки с гитарой, нетрезвые мысли лелея, Видят вдруг - Дульсинея. Дульсинея, Селеста она или, может быть, Света, Только ей бы послушаться разума робких советов, Не ходить бы туда, где бессилен от всякой напАсти Оберег на запястье. Но она - Дульсинея, чей рыцарь витает в пространствах, Тоже тихо витает в пастели осенних романсов, И звучат в ее сердце поэзии вечной сонеты, Что неспеты, неспеты. Так идет, очарована древнею тайной раздумья Ни о чем, обо всем - о тревожном огне полнолунья, О безумии красок. Во взгляде мечты поволока О легендах далеких. И глаза васильковые не замечают угрозы, Только вот всполошились в руках ее чуткие розы, Лепестками укрылись: спасайся, беги, Дульсинея, Стройных ног не жалея. Но в душе, возгораясь, толпятся старинные руны.

Он ребенок еще, он не смотрит на мир исподлобья, Потому что невнятны ребенку лукавые фразы, И маневры, и происки лжи. Изощренного слова Смысл далек от него - он еще не обжегся ни разу. В нем живут откровенья космической маточной сферы, И распахнуты миру глаза, и чисты, и лучисты, Не волнуют его, - ну, ни капельки - наши химеры, Что меж нами снуют и в углах нашей жизни повисли. Он не знает химер! Запереть бы ту черную дверцу! Но - пустое, он нашим учениям пагубным внемлет; Научая его, мы берем его чистое сердце И небрежно роняем на грязную грешную землю…

Голубые мечты. Так слова и просты и банальны... Что же делать! Они, как сияние неба в апреле. За обыденность слов я себе не однажды пенял, но Непокорны, мечтанья мои все равно голубели. Было так одиноко вокруг, было дико и пусто И в толпе, и в звенящем молчании старого леса. Но искрились лазурные сполохи новых предчувствий, И звала вдалеке, и звучала торжественно месса. Нить времен протянулась вдоль кромки неровного ритма, Становились бесцветными буйного времени ветки, Брал я кисти тогда, брал я краски лазурной палитры И подкрашивал жизнь, и она принимала расцветку. Но когда голубое совсем отцвело - до белизны, Был шумливый вокзал, протянувшийся рельсами в детство, На знакомом перроне моей перепутанной жизни Вспыхнул свет, да такой - будто небо забыло одеться В синеву, в облака. Все вокруг стушевалось, исчезло, Только диво и свет - всем немыслимым чудом оттенков, Только дева.

Ты не верь мне, я тебя выдумал, силуэт из бумаги вырезал, и раскрасил глаза твои дивно я, вплел цветок в твои волосы длинные. Я одел тебя в синее платьице, в нем горошина белая катится, тронул губы и тонкую талию, тронул кистью былое, талое. Посмотрел — ах, какая красивая, красножелтооранжевосиняя... Взял резинку и вытер — и сорвано было платье, что мной нарисовано. Вот стоишь ты, ничем не прикрытая, даже с ног твоих туфельки вытру я, ты стоишь, удивления полная, но такою тебя и запомню я. Неудобно тебе быть нагою? Я собою тебя прикрою, изласкаю, изнежу, согрею и обидеть тебя не посмею. Но не верь мне, ведь я тебя выдумал, Силуэт из бумаги я вырезал... ____________________ Послушать песню в исполнении Татьяны Вороновой можно ЗДЕСЬ

Весь этот мир – как на ладони предо мною, а я лечу, я улетаю в Занебесье, где, говорят, и ангелы, и бесы блуждают с переметною сумою… Со мною увязался любопытный районного масштаба олигарх, на заливных вознесшийся лугах, воспитанный на деревенских сбитнях… Там ангелы и правда, словно тени, и бродят бесы - вышние ревнивцы, и им уж никогда не приземлиться, не порадеть о благости цветений сердец и душ, а так же об ущербе занозливого эго. И пожалуй не соскрести помета со скрижалей… И не понять им, бедным, суть вещей бы, когда б не я. И вот я вопрошаю: «О чем печали, братие, о чем? Ни кознями, ни миром, ни мечом не совладать уж с земью обветшалой». «Но свечи в храмах истово горят, - вскричал кудрявый ангел, - храмы целы!».

…а потом всё переменилось. Можно было встретить хорошего учителя – в сторожах… Известную и уже любимую поэтессу выпрашивающей у бывшей комсы, оставшейся при всех рычагах практической власти и владеющей дорогим казино «Ришелье» и роскошным рестораном «Тропикана» - денег на издание сборника стихов… Диссидента, тем только и славного, что успел пару месяцев отсидеть в кутузке, но теперь знаменитого, с хорошо упакованной биографией… Талантливого музыканта, бывшую первую скрипку большого оркестра, собирающего в футляр от скрипки мятые купюры среди равнодушной публики где-нибудь на Брайтоне… Балерину – вчерашнюю исполнительницу заглавной роли в Бахчисарайском фонтане, пробавляющуюся «экзотическими» танцами в третьесортном кабаке… Шли вперед пилигримы, Шли и не замечали, Как в степи балерины Пожимали плечами. Пожимали согласно, В такт закатам пикантным, Были плечи атласны, И атласны пуанты. Было недоуменье В их движениях ланьих.

Последний романтик за синей звездою Отправился в дебри далеких галактик, Ушел от земного постылого вздора, И на стену были повешены лапти... Вдали разливался мерцающий космос Невнятным свеченьем угасших желаний, И линии кто-то вычерчивал косо Растоптанных судеб на старческой длани Небес. Проносились шурша метеоры, Взъерошены, словно коты перед боем. И звуки пространств в басовитом миноре Шептали о вечном. А небо - рябое Вблизи оказалось. В нем дыры и камни, И пыль завихрялась вокруг, и погибель. Антенны прижав, затерявшийся кибер Кружил сиротливо кругами, кругами, И так же кружился заблудший скиталец... Темно, одиноко. И не повстречался Никто... Это было похоже на танец, На третюю четверть гигантского вальса, В котором утеряны две остальные... Единообразие вечной дороги... Но что там, вдали? Не мерцанье луны ли?.. Да нет! Ни луны, ни сияний, ни Бога... И в гневе ногою ударил романтик В небесную твердь.

Занималась заря, расцветала палитра небес. Окунал я стило в небеса, в первозданную алость. Облака изливались, текли в хороводы невест, Белопенные крылья кисей невесомо вздымались. Я смотрел в небеса, подо мною дымились снега Воспаленные мысли сугробы в ручьи обращали. Как бы мне рассказать, ни на йоту ни в чем не солгав, Как я бредил, смеялся и небо просил о пощаде. Среди блажи небес, где до срока не видно ни зги, Мне смеясь и лаская, глаза распахнулись вполнеба, Мне истаявший снег серебрил, исчезая, виски, И на сером холсте проступала весенняя небыль. Я в небесную блажь окунал золотое стило. Я на холст наносил перспективы размашистой кистью И безумcтво небес на картину весною стекло... А за окнами осень была и опавшие листья...