Очертания. В тот самый миг, когда мистер Грей, лежа в своей кровати, открыл глаза , оглушаемый столь знакомым ему, трезвоном электрического настольного будильника с функцией автоматического повтора, все в мире перестало существовать. Каждое доселе живое создание от насекомого до человека, утратило себя. Остались лишь серые силуэты телесных оболочек, застывших в статичном пространстве декораций материального. Единственным, что продолжало свое извечное движение с привычной размеренностью и тишиной было время. Единственным, что волновало мистера Грея в этот момент, тоже было время. Но не столько оно само, сколько маленькая черная коробочка, напичканная неизвестно чем, которой, однако, ее объективное ничтожество ни коем образом не мешало издавать поистине адские звуки, ибо она выполняла исключительно судьбоносную задачу - контролировала процесс пробуждения.

Я вышел из дома в тот час, когда ночь, только проснувшись и не успев толком привести себя в порядок, заступает на дежурство, освещая город электрическим светом. Не имея в памяти иного маршрута, я решил в очередной раз пройтись вокруг безликого здания близлежащей школы, некогда бывшей для меня основным источником знаний. Где-то горели окна, за окнами были люди. Я поднял голову и посмотрел на небо. Оно было испещрено мириадами звёзд, а среди них горделиво сиял, улыбаясь, задумчивый месяц. У входа в школу стоял автомобиль, и я попытался определить какого он цвета. Красного. В темноте этот цвет не казался агрессивным. В темноте всё по-иному. Я сел на перила и стал смотреть на длинный дом, располагающийся напротив. Жёлтые окна его составляли расплывчатый узор, но я не мог придумать что конкретно.

Я много времени провожу в местах большого скопления людей. В виду того, что обычно я один, мне волей-неволей приходиться рассматривать их, вглядываться в лица. Лица разные, иногда похожие, однако неизменно, на каждом, абсолютно каждом, из них застывает человеческий опыт. И в зависимости от того молод ли этот человек или же стар, его лицо говорит, соответственно, меньше или больше, о его жизни. Так, у дряхлой старухи лицо - морщинистое, грубое - походит скорее на маску, да ещё, в зависимости от мимической активности, легко читаемая, одна единственная эмоция на ней. Должен сказать, что маска мало чем напоминает маску фигляра, маску комедии дель арте или ещё какую, созданную на потеху людям. Нет. Это маска отчаяния, горя, грусти, иногда отвращения, высокомерия, призрения, или же просто немого безразличия. Такой человек уже перестаёт быть человеком.

« Ну что же ты, что же?» - не переставала спрашивать меня Женя. Она повторяла это в десятый раз, и её голос, поэтому, звучал как-то совсем автоматически, монотонно. Я слышал, что она говорит со мной, слышал, как бьется в груди её сердце, я очень тонко ощущал горечь её нынешних страданий, но я не мог заставить себя ответить ей. Я просто лежал, свернувшись калачиком, и плакал, уже и не помню как долго. Я думал о брате. Что, собственно, произошло? Что изменилось во всём этом огромном, сияющем внешнем мире? Ничего. Ничего и никогда не меняется в нём. Но мой, личный, маленький мир разрушен, раздавлен, уничтожен безвозвратно. Я думал о брате. Помню, ещё так недавно, я сидел рядом с ним и, изредка поглядывая в телевизор, выигрывал очередную партию в шахматы. Какую-то школу где-то там, захватили террористы. Он всегда, в первую очередь выводил ферзя. В этом была его ошибка. Каждый раз, после игры, я указывал ему на неё, но он отказывался слушать. Говорил, что таков его стиль.