14 декабря моей маме исполнилось бы 99 лет, но 10 лет тому назад, 30 ноября она умерла. Она лежала в реанимации после обширного инфаркта, к ней никого не пускали, но 30ого вечером мне из больницы позвонили на работу, сказали, что мама очень хочет меня видеть, и что меня к ней пропустят. Буквально через несколько минут я был у неё в палате. Доктор объяснил, что состояние мамы очень тяжёлое, но я не думал о том, что, быть может, вижу её живой в последний раз. Мама была крещёной, но в церковь не ходила, не причащалась и не соборовалась. Когда она меня увидела, она сказала, что ей очень тяжело, и я должен быть готов к самому худшему. Я попробовал её успокоить, но мама сказала, что позвала меня не только попрощаться, но и спросить, что ей делать?

Человек инстинктивно боится одиночества и в угоду своему собственному спокойствию и безопасности своей семьи готов делегировать часть личных свобод представительной и исполнительной властям. Но это ещё не самое страшное. Страшна профанация Христианства, которая происходит оттого, что самое ценное в себе — личность, то, что названо образом и подобием, то есть свои умственные способности и творческие возможности, человек «закладывает» в банк общественного мнения, не надеясь на собственную способность отличать добро от зла. Легче, когда за тебя решает другой, в случае чего можно свалить на него: «жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел». Да и это не очень страшно. Совсем страшно становится, когда видишь, что «ортодоксия» приобретает черты нетерпимости к инакомыслию, когда объявляется ересью всё то, чего нет у «святых отцов», когда прямой путь искривляют фарисеи и книжники, интертрепаторы интертрепаций, не имеющие личного опыта встречи с Богом «лицом к лицу».

Она приехала в гости к сыну и стояла сейчас под самолётом, глядя в сторону аэродрома. Это ей сын так сказал стоять и смотреть. Самолёт был памятник – «Миг» на постаменте. Аэродром был слева, озеро – прямо перед ней, Дом офицеров – сзади, всё верно, только вот пришла она сюда рано, всё боялась пропустить тот момент, когда её сын должен будет пролететь здесь. Она ещё раз оглянулась на самолёт, на Дом офицеров и вроде успокоилась, всё правильно. Ну а то, что придётся немного подождать, так и это хорошо, можно постоять, подумать, вспомнить … Она была дочерью раскулаченного и «поражённого в правах» человека. Сына родила поздно, в 35 лет. Как-то всё не складывалось с молодыми людьми, … то ли она была с «запросами», то ли по жизни ей просто пока не встретился тот, кто своей любовью смог бы согреть её душу.

Я помню бабушку, крёстную моего отца, которая жила у нас, когда мне было года четыре или пять. Помню тот запах лекарств и старости, ту атмосферу уныния, которая поселилась в комнате с её приездом. Она умирала. Каким-то образом я понимал это, и мне было жаль даже не её, а самого себя. Хотя для меня это не было осознанной жалость. Скорее всего, это было некоторое неудобство, связанное с необходимостью проживания в одной комнате с ней. Её прожитая жизнь наполняла комнату, в которой мне оставалась мало места. Как-то незаметно для себя самого я пришёл к мысли, что лучше бы её не было ... Но когда её не стало, реальность её смерти стала моей реальностью. Смерть не ушла из нашей комнаты… По ночам я долго не мог заснуть, думая о том, где она сейчас, просто не мог представить себе, что её нет НИГДЕ. Мне казалось, что она всё ещё здесь, с нами. Мама сказала мне, что в природе ничего не умирает: просто камни становятся мхом, мох — землёй, земля — растениями, растения – животными.