Ты веришь? – не веришь? – разверзлась осенняя хлябь, И это не миф, не погодный прогноз, это – свыше. По-прежнему клумбы горячими мальвами пышут, Но дождь прибивает к земле желтолистную рябь. Равны день и ночь – ты желанье скорей загадай, Сегодня все шансы – за нас, против нас, просто – с нами, Свою равноценность увидят и холод, и пламя; Пока равноденствие – можно стремиться за край. Слегка улыбнется надеждам Тот, Кто у Руля: Сегодня надеяться – можно, и можно – стремиться, И можно – отчаяться, пасть обессилевшей птицей… Зависнет на миг в равноденственной тайне Земля, Но Тот, у Руля, все же шансы поднимет, храня, И даст нам еще невозможного счастья кусочек. Ты веришь? – не веришь? – сейчас мы уходим за Ночью; Познавшие Ночь – до свидания в лагере Дня

Буреломы-леса, – и ручей вдаль струится, – И под лапами – всклень – разбиваясь – туман… Мчит царевич младой за разбойной Жар-птицей В тридевятое царство к седьмым небесам: За неведомым счастьем, за подвигом ратным, За хрустальной надеждой и светлой судьбой… Пусть один, пусть опасно – спасет многократно Серый Волк – часть души удалой. Птица крыльями бьет – ей без клетки почище, И царевну на ложе царево ведешь, Вот и конь богатырский из стойла похищен… Где же праведный подвиг, где черная ложь? Раз солгал – уголек на сухую солому, И обмана пожар – как его потушить? Лишь один не солжет, грозный и незнакомый, – Серый Волк из смятенной души. Жаль, сбываясь, мечты устают быть мечтами, Жаль, отцу-государю лишь служба нужна. И враги-удальцы – стать таким бы друзьями, Только дружбе не быть, если в сердце война. Это в сказках кончается все так, как надо. Старший братец заносит не меч – острый кол… Через небо несет тебя в ирий-отраду Часть ушедшей души – Серый Волк

Отвернись – не гляди – пробегай мимо, девица, По болоту идти – лишь под ноги глядеть: Там шишига в дупле догнивающем взбесится, Там – змея развернет ядовитую плеть; По бокам завиваются кольца колдунника… Улыбнулась зачем над трясиной хмельной? И зачем побежала за клюквой без спутника? Знать, недобрым деньком повстречал Водяной. Тихий голос звучит – ан не голос, журчание, Кап да кап – ключевая водица с полы… Ты кому-то в деревне дала обещание? Деревенские парни теперь не милы. И рассыпалась клюква, в корзинке забытая, И зардели, целованы жарко, уста… Ты повенчана будешь болотной ракитою, Как да кап – с сарафана отныне вода. Где ты маленьким лаптем ступила – там золото, Лалы-яхонты рдеют средь мшаных перин… Ты беги-поспешай – будешь с сердцем расколотым, И останется в нем навсегда лишь один: Тот богатый, тот щедрый, тот милый да ласковый, Что бесшумно шагает болотной тропой Но лукав твой жених, и от солнышка ясного Уведет тебя в Царство болот Водяной

На пятой диете – душа: сплошь покой, тишь да гладь, Ни перца страстей, ни поджаренной зги самолюбий. Зажившие язвы – как ими бахвалятся люди, До тех пор, пока остается одно: умирать. Горят воспаленные раны… Страданья – не миф, Но ты не считай их для счастья невемым условьем: Они – лишь цена пустоты, что стремится быть полной. (Кому-то лишь раны способны напомнить: ты жив). Опомниться вовремя… Грусть – это просто каприз. Смывается память – былого холодная копоть, По каплям стекает в артерии тягостный опыт, Пилюлями знаний врачует тебя доктор Жизнь: Подчас горьковаты, подчас обжигают гортань – Неважно. Цени это: правде не нужно быть сладкой, И только о прежних надеждах вздыхаешь украдкой, Однажды узнав, что они – преступленная грань

Всё жжет суховей-ассасин, не считаясь с законами. Святая Земля догорает – наверное, скоро умрет… Осенние рыцари в длинных плащах с капюшонами Срываются в свой ежегодный крестовый поход. Кольчуги блестят дождевыми холодными каплями, На шлемах блистает наметов желтеющий шелк, И тяжкий таран по воротам бьет злыми раскатами, И в город Жары уж ворваться готов первый полк. Меняется тактика – то ли наскоком, то исподволь – Одно безусловно: победа. В полон не берут. Ярки, зеленеют знамена еще сарацинские – Но скоро падут, паутинкой летя на ветру… Сверкнут ятаганы – последние летние молнии, Последние травы увянут в тоске, а потом Закончится битва. И, гордые долгом исполненным, Пройдут тамплиеры с кроваво-кленовым крестом. Последняя тризна – кострища из листьев поверженных, Прощаясь с землею, поднимутся к небу дымы. Отпразднуют рыцари первой погодкою снежною Конец ежегодной победной осенней войны

Уходят ветра – чтоб однажды вернуться домой, Уходят слова – а когда-то им верили слепо; Изношены старые джинсы последней зимой, И зеркала выстрел контрольный блеснет сединой, Разбив полнолунное сердце вечернего неба. Года – не крыло: только тяжесть висит на плечах, Но как отказаться от лет, что впечатаны в кожу? Изношено тело – пока незаметно, а страх Уже безотчетно вползает в изгиб на губах, И темные тени видней меж обычных прохожих. О чем-то мечтая, к чему-то стремясь и спеша, Бегу… угольками событий судьба топит печку. Изношена жизнь, и однажды отбросит душа Пустые одежды – и память – и сделает шаг – И бабочкой черной взлетит в полнолунную вечность

If you go to the San-Francisco, You may have the only flowers in you hair… Scott McKenzie Наше лето любви… И вздымается юности знамя: Нам ли помнить сейчас о дыханье пустынной зимы? Я тебя окрылю – обовью – короную цветами: Ведь цветы так же смертны и так же прекрасны, как мы. Оба знаем, что зло – и как именно зло – победимо: Розу – в дуло ружья! И фиалки – под рыцарский шлем! Чьи-то судьбы – не наши ль? – проносятся мимо; Отцветем – и не думай, что дальше случится: зачем? Солнце гладит ладонь, и не нужно причин, как у взрослых: Мы идем по дороге одной и один смотрим сон. Одиночества больше не будет, поверь мне. Ты просто Сохрани из венка хоть один незабытый бутон. Наше лето цветов – мимолетно, наивно, как сказка: Бесконечными кажутся вера, надежда, любовь… Время-вихрь нас обоих сметет с полюбившейся трассы, Возвращая земле облетевший огонь лепестков

Лето рыжим котом пробегает, играя, по небу – И мурлычет в тиши, и дыханьем касается скул. Горизонт зажигает полоской пушистого тебби Над готовой к горячему утру землей кот-июль. Он к полудню становится хищным. Шипит, не робея, И в белесую муть разгоняет клочки синевы, Выпуская – и раня тела – коготки суховея, Золотясь рыжей сушью пожухлой от зноя травы Кот-июль! Вот и вышел, азартный, опять на охоту, Обдавая все жаром неслышных, незримых шагов, И тебя угощает небесный задумчивый Кто-то Ледяным молоком убегающих вдаль облаков

Гаснет ночник – лишь мерцает фонарь из-за шторы. Дремлют игрушки – уже никому не видны. Где-то над небом есть серый таинственный город, Там по пустынным дорогам скитаются сны. Каждый – с характером, каждый по-своему тёмен, Каждый лукаво молчит – всякий раз о своем… Вот посидит под луною на облачном склоне – И соберется, и юркнет кому-нибудь в дом. Что принесет? – беспокойство, надежду иль сказку? Тягостный ужас? Предчувствие скорой беды? Их голоса не бывают спокойны и ясны, А повториться – для этого слишком горды. Каждый из снов хоть немного, хоть чем-нибудь странен… Вот и ко мне проскользнет незаметно домой Зеленоглазый, задумчивый – руки в карманы – Чем-то знакомый и милый… наверное, мой. Мышкой летучей спланирует на подоконник, Знает, пушистый, что любят его здесь и ждут… Ну, расскажи – каково там, на облачном склоне? Грустно ль под звездами в ветре бегущих минут?

Красиво… пустынь красота беспощадней, чем призрачный ад, И солнечный лучик бессильно трепещет в пыли золотой. Здесь зыблемо все и подвижно – неясно, вперед ли, назад: Холодным дыханьем пески отвергают бессмертный покой. Сдвигаясь, барханы поют – это значит, что гибель близка, И поступь ее не удержит корнями седой саксаул. Песчинка в порыве самума – игла в ожиданье виска, Утонет в песке всяк из тех, кто под бурей навеки уснул. Здесь жесткие ветви со звоном ломаются в кварцевый дым, Движенье ветров порождает видения дальних миров… Что скрыли песчаные волны? – то храм за селеньем простым, То армию мертвых, – и каждый поныне сражаться готов. Здесь нет под ногами дорог – не спеши, караван, к роднику… И лишь длинноногие тени обжили безжизненный край. Но даже Песчаным Жильцам не унять вечерами тоску: Здесь все переменчиво, – этим прекрасно, как призрачный рай

Французская балладная строфа, но с невыдержанной схемой рифмовки. Синий: Рыжий детка! Наивный, ты носишься всласть; Удивляюсь невинности птичьей. Дыбом – шерсть на плечах и оскалена пасть: Ты моею назначен добычей. Из метаний твоих разве вышел бы толк? Начеку я всегда: днем и ночью. Затаился… прыжок… Сильных челюстей щелк… Разорву я тебя, рыжий, в клочья! Зеленоглазый: Рыжий крошка! Напрасно идешь ты сюда. Ты считаешь, нам незачем драться? Посмотри в небеса – угасает звезда, Ишь, как скрючились тонкие пальцы. Быстротой и проворством хвалился ты зря, Все решают отвага и сила. Для тебя станет эта – последней заря: Я тебя растерзаю, мой милый! Она: Рыжий мальчик! Бедняжка! Сейчас я приду, Помогу, заберу без возврата. Я тебя сберегу, подниму в высоту: Не достанут когтистые лапы. Молочка ль им не грела? Иль суп не готов? А успела домой – еле-еле: Это два хулигана в обличье котов Канарейку мою чуть не съели!

Яду мне, яду! – От боли в висках – нервный тик. Небо мутится… Ах, это лишь грязный хитон. Как ты некстати, философ, чудак, еретик, Хоть бы запомнил: меня называть – «игемон». Что ты болтаешь? Все люди, по сути, добры? Не разделяю… Безумен ты, милый, вообще! (Пышный дворец – не милее крысиной норы, Выбраться б, но – обязательства… в белом плаще…) Ласточка чертит ход мысли под сводом дворца, Не потеряй, прокуратор, звенящую нить, Или придется – сейчас, в ожиданье конца – Перед народом дрожащие руки умыть, Или придется поверить: и в добрых людей, И что насильем является всякая власть. Ну же, философ, молчи! Замолчи поскорей! – Мысли не слышит чудак. Философствует всласть. Так самому бы – к луне, из постылых оков, Зная, что истина больше, чем жизнь, дорога… Смерть надвигается тысячей злых лепестков. Яду мне, яду! – У ног тихо плачет Банга

Мы незаметно перейдем на «ты», Сравнив судьбой оставленные раны: Хрустальный мост, прочерченный туманом, Над медленной рекою суеты. Невзгоды непреложное родство! От горестей чернеет белознамя… Давай поплачем, строго между нами, Другим – пустой улыбки шутовство. Уходит жизнь, оставив нас ни с чем. Лишь опыта накоплено немало… Из сердца хлам вывозим самосвалом – Иллюзий, лживых истин, чуждых тем, Что нас душили. Мудрость – только гость! Вот навсегда погаснет наше солнце, Но там, где время с радугой сомкнется, В тумане ждет нас невесомый мост

Тяжко Земля от вернулась от Солнца, Месяца тает ладонь. В вечности темной, туманной пасется Время – расседланный конь. Ласково смотрит на верного друга Средь полулунных долин Юноша-рыцарь в звездной кольчуге – Неба ночной властелин Ветер судьбы шевелит неотступно Длинные пряди времен. Рыцарь коснется серебряной лютни, Каждый аккорд – чей-то сон. Конь встрепенется, заржет. Как и прежде, Свистнет хозяин в ответ. Алым крестом на плаще белоснежном Вспыхнет холодный рассвет

Онемели скрюченные пальцы. Запеклись в чернеющей крови… Ты, сосед, не злись и не ругайся – Ты со мною Бога призови. Палит солнце – навалилось тяжко, Жар его – беда, не благодать. В тридцать три отчаянно и страшно Без вины виновным умирать! Чем мешал я – проповедью мирной? Чем я в людях разбудил зверей? Не хочу я уксуса и смирны, Хоть бы все закончилось скорей! Грудь сдавили обручи удушья. Говорят, живут и по три дня… Умерев, спасу людские души – Господи, спаси же и меня! Я воскресну. Верю. Я упрямый – Я воскресну, все испив до дна. …Иоанн! Ты присмотри за мамой – Ведь она теперь совсем одна

А. Вегенер - немецкий ученый, который в 1912 году открыл явление тектоники плит, или континентального дрейфа. На скучной орбите и в однообразии света, В привычности суток обыденность может сердить. Чтоб чем-то заняться, играет порою планета Любимой игрой под названьем «тектоника плит». Шалит, разбирая на паззлы моря-континенты И сушу в пучины роняя в течение дня, Вздымает хребты, и холмы размывает в моменты, Взрывает вулканы, палящие тучи гоня. А думать о мелких, живых – это, право же, лишне: Они лишь мешают величию сил вековых. Так мамины вещи нередко ломают детишки, Не помня про ценность – не зная о хрупкости их. Смеется планета, и камни над кем-то – надгробьем, Жалеет, что нынче ее сотрясенья – не те, Забыв, что на ней обитают ее же подобья – В жестоких забавах и в щедрой земной доброте

В каждой душе есть Луне посвященная с детства – Не обращенная к разуму, ТА сторона. Помнишь о ней ли, спеша ночью переодеться И растянуться блаженно в беспамятстве сна? Души хранят все, в чем разум признаться не хочет, Все, что забыть бы – изгнать – навсегда зачеркнуть… Зеленоглазые призраки замка Лас-Ночес Тихо бредут из-за штор в подсознательный путь. Выпустит когти забытая утром обида, Душной волною наляжет пустая печаль. По анфиладам тревог пролетают бесстыдно – Кожистокрылые страхи, бесцветное «жаль»… Сны обнажают всё то, что отвергнуто – сразу! – Но из-под спуда крадется, не ведая слов. По коридорам души прогулялся бы разум – Выгнал чудовищ… Но прочен холодный засов

По пустым коридорам бредет очарованный мальчик. Беззащитность одета неистовых шуток броней… За рисунком рисунок копируя стиль Караваджо, Леонардо и Рембрандта, – чтобы оттачивать свой. Коридоры пустеют и – заново вмиг оживают: Открываются окна в фантазию – в вечную жизнь. Ослепительно горьки видения адского рая И сгущён до безумия пряны густой реализм. Искажённы пропорции? Нет – это истина в краске! Растекается время, и сердце, и свет по холстам… Нам расскажут недобрые, черные, взрослые сказки – И сквозь них проведут по тоннелям к волшебным садам. Мир изменится – разом: неслыханно, чудно и грозно. Из-под будней проступят виденья цветущей земли… И над нами смеется – чуть слышно, не вытерев слезы, Очарованный мальчик с картин Сальвадора Дали

Луч солнечный пробился и зачах. Всё неприглядно: холодно и грязно, И судьбы в обстоятельствах увязли, – Вослед весне, увязшей в облаках. Калужница очнулась – но бутон Прихвачен возвратившимся морозом, Лишь память о цветении занозой Спать не дает и гонит на перрон. Орбиту закружит солнцеворот – Не зря в тепло мы верили и ждали… Но наш путь – не по кругу, по спирали К концу всех ожиданий и забот

Сумрак. Затихает город. Гасну звездочки огней, И заходит первый шорох – Робко из-за синей шторы Легкий шаг по тишине. Вслед за первым – стаи, стаи, То тревожны, то смешны: Зашуршал – мелькнул – растаял, Не услышишь – ускользают Взмахом шторы в чьи-то сны. Лапки быстры, пятки тихи, Кто поймает, кто поймет? Ночь проступит серым ликом: Шепотков ночных владыка – Мягкий Сумеречный Кот. По неслышному приказу Разбежавшись по стенам, Брызнут шорохи все сразу – На окне блеснут два глаза, Кот явился в гости к нам. И прогонит все кошмары Войско шорохов ночных. Теплый кот, как в сказке старой, Зазвенит усов гитарой, Муркнет Сумеречный стих…