* * * Лишь падёт из поднебесья Тьма морозная И погасятся в квартирах Окна жёлтые, Вновь по городам и весям Ночью звёздною Полетят над сонным миром Чьи-то шёпоты; Полетят пока непрочные И шаткие По большим снегам, по льдинам, По беззвучице, Еле слышные, порочные И жаркие Если слить их воедино, «Шшшшшш…» получится. …Звук летит. Он на рассвете Разрастается. Шшорох, шшелест, шшум… Так ветер Начинается.

* * * Гудела улица-труба, Зима унынием звучала. Казалось, на ветру качало Домов слепые короба. И голой веткой-пятернёй Клён колотил по звонкой раме, Висела темень над дворами Густою, вязкой пеленой; И, аплодируя, с петель Рвались настойчиво калитки, Следов причудливые нитки Надёжно прятала метель. В невидимую щель окна Она иглу свою вдевала, Окно ознобом обдавало, Преддверьем затяжного сна. И налипал на стёкла лёд, В ночи отсверкивая лаком. Весь мир уснул. И только кот Не спал и плакал. Плакал, плакал...

* * * Что там, что там, за жуткой темью?! (Даже утро её не белит)… Я лечу бестелесной тенью По пугающему тоннелю. Отделилась душа от плоти, То, что мучилось, – отболело. Может, в эту минуту плотник Тесный ящик готовит телу? А во мне с чередою вспышек, Нарастая, сигналит зуммер… Что же это? Ведь я всё слышу. Значит, сплю. Значит, я не умер… Реже мрак. И душою вижу: Чёрно-выпуклых вод скольженье. Берег гол. Он всё ближе, ближе… А на том берегу – движенье. Кто там, кто там? Рукою манит. Тень черна, но близка до щеми. Узнаю её… Мама, мама, Я – в твой мир, за твоим прощеньем! Заметалась душа. Где лодка? Вижу брод – он гремуч, порожист. Мне бы крикнуть – да как без глотки? Тень кричать без неё не может. Рвусь к губительной той стремнине, Вот уже я к воде качнулся, Вот уже я на середине… Но услышал вдруг: «Он очнулся…» Свет! Лежу в простынях-полотнах, Кем-то купленной безделушкой… Отшвырнул свой рубанок плотник – И ушел, матерясь, в пивнушку.

* * * Марии Мусаевой М-не хочется подарка дорогого, А я уверен: не найду такого – Р-оскошного, из солнечных лучей… И чтобы был лишь твой он – и ничей. Я-вить рассвет из солнца зоревого? М-ир положить к ногам твоим, склонясь? А если и не мир, – то хоть бы часть: Р-убином на ладонь багрец заката, И медь восхода, что дороже злата… Я всё остановил бы хоть на час. М-ы молодой весны бы всласть вкусили, А больше ничего и не просили – Р-асколот был бы нами зимний мрак, И обрели бы вечность мы… но как?! Я сделать это для тебя не в силе. 13 января 2015 г.

* * * В белых кудрях оголённая земля, Будто дым ползёт, змеится из кальяна. Это облако упало на поля, А не клочья серебристого тумана. Даль небесная черна и высока, Прямо в звёзды горизонт её целует, И скользят по ней совсем не облака, А тумана еле видимые струи. В мутном облике печального окна Белой женщины застыло изваянье, Я маню его, но… это не она, А моих туманных лет воспоминанье.

* * * На морозе стынут провода, Холодеет бедное сердечко. Укатилось ты, скажи, куда, Наше обручальное колечко? На любовь накинута петля, Щёлкнула на чемодане дужка... Чьи, скажи мне, струны веселят В эту ночь тебя, моя подружка? Значит, неумело я любил, Видно, недогладил, недонежил, И упрёком на полу застыл Твой халатик, сброшенный небрежно; И луны холодное пятно Сквозь проём окна блестит холерно, Разлилось по скатерти вино... Скверно мне сегодня. Ах как скверно! Ах как горько мне! Скорей в пургу, В колкий снег, в заманчивую заметь! Знаю: от себя не убегу, В спину бьёт меня наотмашь память. И вершит зима над нами суд, Видно, нам обоим это нужно... Чьи же струны так безбожно врут В эту ночь тебе, моя подружка?

* * * Чирк!.. И качнулся вкось дымок. И, схвачен чёрною каймою, Бумаги сморщенный комок Цветёт оранжево зимою. Под ним проталина в снегу, И лес застыл в недоуменье… Ждать в декабре примет весенних – РовнО иглу искать в стогу. Но вот ведь вырвалась, жива, Земля из плена ледяного, И стать тугой и сочной снова Мечтает чахлая трава. А по ветвям и по коре Змеится дым, слагаясь в строчки: - Эй, дерева, готовьте почки! - Готовить почки? В декабре?!.. …Очнулся лес. Пора, пора! Грядёт весенняя погода!.. Так в зимний день теплом костра Была обманута природа.

* * * Сам себя уж за то я бичую, Что всю жизнь вне законов игры, Я по брошенным жёнам кочую, В их домах разбиваю шатры. Чтобы утром, как выпадут росы, Взглядом исподволь щупая дверь, Через боль отвечать на вопросы, Как я, что я и с кем я теперь. Не ответить – запутаться в кашле. Ночь угасла, оставив во мне Мысль одну лишь: конец рукопашной, Нашей сладкой до боли войне. Моя женщина, сколько же всхлипов Набухало в тебе от потерь!.. Лишь мгновенье до жуткого скрипа – И замкнётся певучая дверь. Я уйду, чтоб не слышать укора. Осторожно уйду – без «люблю». Чтоб не видеть, как пальцы у горла Вьют за дверью закрытой петлю. Но, трясясь одиноко в трамвае, Вдруг пойму: этот день омертвел, Ну а ночь, что угасла, – живая, Я её погубить не сумел. И, спросив себя: "Был ли я мужем? Со щитом или же на щите?», С удивлением вдруг обнаружу, Как сбегает слеза по щеке. 10 декабря 2014 г.

* * * Когда в свою чернильную пастель Ночь ненадолго город обмакнула, Вздохнула и спружинила постель, И женщину изящно изогнула. Постель по краю рюшами цвела И первоснежьем пахло от подушек… А женщина разделась и легла На этот первоснег, на эти рюши. И было ей не до изяществ, нет, Её не тяготило освещенье, Ни то, как у постели в восхищенье Стоял, как перед таинством, поэт. А он стоял до ломоты в спине, Подобьем лампы мощного накала, И всё смотрел, как вниз по простыне Её нога с бедра во тьму стекала. …А женщине постель была мала, Она ногой толкала одеяло. Не от томленья женского толкала - В двенадцать ночи женщина… спала.

* * * Снова осень. Сквозь дождь по ночам Мне часы твоё имя стучат – Я ищу новизны в этом имени. Стала талым огарком свеча. Клён, в грязи утопая, зачах, Клён, что радовал зеленью, вылинял. На холодном и бледном ветру Он молчит, пряча слёзы в кору, Предрекая тоску свою зимнюю… Я глаза сквозь бессонницу тру, Твоё имя шепчу поутру – Я ложился вчера с этим именем. Мёрзнет ветка – жива не жива. Отмирает, ржавея, листва, Сквозняки её с вечера вымели… Клён замёрз. Оскудели слова. Если хрупкая память мертва, Что мне имя? Ну что в твоём имени?

* * * И второпях, и невпопад, С реальным ложь переплетая, Про бесконечный листопад Не говори мне, дорогая. Про мутный дождь не говори, Что змейкой по стеклу стекает… Нам пёстрые календари Теплынь упорно предрекают. Не говори про мёртвый лес, Унылый, хмурый, оголённый… Под яркой синевой небес Стоит он всё ещё зелёный. Про то, что по воде круги Идут не кругло, а овально… Не лги, прошу тебя, не лги Мне так изящно, так реально. Из клея и папье-маше Сооружая истуканы, Стоишь на узенькой меже Ты между правдой и обманом И упоительно поёшь Свои бредовые куплеты… Ты лжёшь, ты лжёшь, ты снова лжёшь, Но… я люблю тебя за это!

* * * Дождь дробно барабанил по песку, От влаги клёны полнились и пухли... На выцветшей от полумрака кухне Мне шепелявый чайник пел тоску. От скуки и безделья сатанея, Оконную разглядывая гладь, Я всё сидел и тощую тетрадь Карандашом рассеянно линеил. Чай остывал в бокале. Не пилось. Я изнывал от маеты и скуки. Постанывали вкрадчивые звуки, За потолком скрипелось и скреблось. Казалось мне - кренился ветхий дом, Замками клацал в ожиданье бури, И где-то там, над ним, в тяжёлой смури Ворочался, похрап

* * * Ты ушла со страниц – Жаль! Спинка стула хранит Шаль. Пух подушки щекой Смят, Дом задрался щепой – Клят. Ой, дождями сечёт – В гром! Ой, стрехами течёт Дом! Дверь, как рот, искривил В «ах!»… Чем тебя прогневил, А? Ах, терпенья бы мне Чуть! Ах, в душе, как в окне, Муть! Твой уход – по судьбе Шаг. Не пишу о тебе, Жаль. Солнце сгинуло – мрак, Ад… Что я сделал не так, А?

* * * Не столетье, не год, а день бы Под навесом твоих волос… Я тебе оставляю деньги Вместо запаха алых роз. Я тебе оставляю прозу Вместо вымученных стихов, Ну а розы… Ну что там розы, Если в мире полно грехов. А невесты летят в обозах, В белый стянутые гипюр. Женихи, улыбаясь, розы Им бросают взамен купюр.

* * * День привычно надвое деля, На излёте лет я понял всё же: Мне угар свечного фитиля Яркого светильника дороже. И ночные сполохи реклам, Дрожь неона в изогнутых трубках И теней причудливых обрубки, Что, ломаясь, пляшут по стенам; Плюшевая тишина гардин, Ватный перестук чьего-то шага, Мысль, что в час полночный ты один, Что белеет на столе бумага… Это ли не таинство души, Разве не она хозяйка ночи? Лист разверст, и карандаш заточен, И стучат часы: - Пиши, пиши… Из порыва соткалась строка, Пусть пока что нервно, и неровно, Именно она наверняка Станет самой главной, безусловно.

* * * Девчонкой со значка БГТО Она на белой простыне лежала, Согнув в колене ногу. Оттого, Казалось, не спала она, - бежала. Бежала в неизведанные сны. И в изумленье всё во мне немело… Зачем по полю яркой белизны "Бежит" никем не ласканное тело? В костре камина мотылёк погиб - Спалил над жаром плюшевые крыльца. Я тоже, как и он, самоубийца, Смертелен для меня бедра изгиб. Готов и я тугие крылья сжечь, Погибнуть, жарким телом опалённый; Лечь в её пламя, встать и снова лечь, И заново родиться окрылённым. …Спи, моя Боль. Открою я окно, Пусть хлынет в спальню сад и полнолунье. Ты крепко спишь, но знаешь: всё равно Я здесь, я рядом. Спи, моя бегунья!

* * * В старом парке суетятся воробьи И снуют в прорехах хмурых тополей. Та же пустошь, те же ветхие скамьи И холодная задумчивость аллей. Облетает с веток ржавая листва, Провода в оплётке белой бахромы, И природа, ни жива и ни мертва, Ждёт с испугом первых признаков зимы. Карусельным шестерням не по зубам Стало шаткие раскачивать ладьи; Только всё это привычно воробьям, Суетятся и щебечут воробьи, И взлетают к небу тысячами брызг, Салютуют ранней призрачной звезде. Их коротенькая жизнь – как белый лист, Ни словечка нет, ни строчки на листе. Вот скатился солнца диск за тополя, Прислонился мрак и холод к их ветвям, Станет за ночь белоснежною земля, Но и это всё привычно воробьям. Будет белый пух аллеи покрывать, Нет на снег ни адвоката, ни судьи… Знаю я, где будет солнце ночевать И не знаю, где ночуют воробьи.

* * * Из тлена, из небытия Сквозь штор недвижимую снулость, Цепляясь за окна края, Лицо холодное качнулось. И было явственным оно, Под ливнем мутностно сырело – Сквозь раму, как в немом кино, В меня из памяти смотрело. Глаза в глаза (опять, опять!) Я с призраком в глухой квартире… Не повернуть мне время вспять, Пространство не раздвинуть шире. Один лишь узкий коридор, Лишь он от взгляда и до взгляда. Тонюсенькая прорезь штор – Какая хрупкая преграда! Сквозь мрак дождя не различить (Рассвет никак не намечался), А призрак из сырой ночи Не исчезал. И всё качался… Кто он – подкравшийся, как вор, К окну на кончике июня? Не мой ли собственный укор За праздно прожитую юность? И кто же, кто, в ночи дрожа, Кричит под ливнем и не молкнет?! Моя душа, моя душа Там, за окном качаясь, мокнет… Разгадан мой ночной фантом, Я различил его – он признан… Наполнился шагами дом. С оконной рамы стёрся призрак.

* * * Верхушка пламени остра, В безумном плясе негасима… Какая тайна у костра, Какая страсть, Какая сила! В его горниле нет разлук – В огне деревьям не расстаться. В нём на века сосну и бук Венчает он в смертельном танце. Всего лишь уголёк – и вдруг Заворожишься в день морозный, Когда, свершив над пеклом круг, Рвануться к небу искры-звёзды. Так для чего оркестров медь? Хотел бы я вот так же быстро В высоком пламени сгореть, И в высь взлететь звездою-искрой.

* * * В разломах времени моей судьбы Седым налётом индевеет плесень, Из молодых стихов и старых песен Гудят событий голые столбы. По ниткам их холодных проводов, К угасшим венам подсоединённым, Крадутся токи моих детских снов Из запахов и звуков отдалённых. И бьётся луч о полотно гардин, Ладонь, дрожа, нащупывает сонник, Но умирает алый георгин, Роняя лепестки на подоконник. И чахнет тополь, тело накренив, К окошку тянет скрюченные ветки… Но вот забытый, потаённый, ветхий Коснулся сердца старенький мотив. Запахло чем-то талым и лесным, Осенней гнилью или вешней прелью. Сквозь щель дверную зазмеился дым Далёкого, забытого апреля, Где я и ты у скудного костра Ещё друг с другом горячи и нежны, Где снег зернист и так красив подснежник В холодных бликах раннего утра… И с болью понимаю – не вернуть Ни звуков, ни цветов весны далёкой, Сентябрь холодным грязевым потёком, Меня тревожа, заползает в грудь. И корчится, и голосит душа, О память бьётся, пожиная годы. А тучки всё торопятся, спешат