Мы молчали рядом, пока вокруг погибал старый мир и рождался новый. Я брала тебя за руку, осторожно переводя через дорогу. Безымянные тени шептали нам в спину «Кто вы?», Мы на время спектакля с тобой подменили бога. Мы дублеры судьбы, у нас больше возможностей слиться, Чем у рек, несущих в горах свои чистые воды. Мы шли через дорогу, и город глядел нам в лица. Мы невинны, как дети. Как дети ночной природы. Если ты — для меня, я - для тебя по умолчанию. Если ты — упадешь, я, где бы не оказалась, Потеряю почву, но не прерву наше молчание. ...Мы проснемся с тобой на мраморе бального зала, Лишь твои коленки острые — между нами. И пожалуй, ничего для меня их не будет краше. Мы молчали, новому миру кладя фундамент. И тихонько ждали, когда же он станет нашим.

Моя муза - по три кольца да на два перста, Моя муза — что ни пятница, то градусы в ста Миллилитрах, становящихся миллиметрами. Я укажу тебя в титрах. Фильм будет в стиле ретро. Моя муза — тонка, как линия на холсте, Моя муза без платьев, в собственной наготе Купается, и рукой меня за плечо: «Ну что же ты? Что прикинулось кирпичом? Залазь, здесь вода — как будто бы карамель». Я с ней — хоть в лаву, хоть в кровь невинных детей. Я с ней — на любое бешеное во тьму, Потом, конечно же, пойманная. В тюрьму Она проскользнет, охранника совратив. Без извинений, насвистывая мотив Какой-нибудь нашей песенки.

1. На балконе моем ни лампочки, ни фонаря, На балконе моем и вовсе не нужен свет. Мы вдыхаем воздух июня и октября, Открываем в час по сотне чужих планет. И соседи молчат и завидуют в тишине Своих слишком пустых и слишком больших квартир, У нас всех руки давно по локоть в вине, И любимые песни крепко затерты до дыр. ПРИПЕВ А у всех моих друзей бешеные глаза. И в каждом живет хотя бы сто грамм небес. И я всегда буду с ними голосовать за, И даже не думать, что могу оказаться без. Без выпивки, без гитары, без силы жить, Без наших прокуренных, пьяных, дурных ночей, А я в друзьях своих не вижу ни капли лжи, И это — единственный лакмус моих друзей. 2. Картавят гитары, и струны уже пьяны, А мы все поем, не слыша себя совсем. В соседней комнате кто-то читает сны, На кухне решается парочка теорем. И следующим утром где-то часам к пяти Проснемся без капли гордости и стыда. И стоило жить, чтоб просто вот так найти Тех самых, с кем ты задержишься навсегда.

Я не знаю, где ты. Если честно, ума просто не приложу. Дома, который тебе не дом, с кем-то, который тебе не нужен - Я тебя наверное или сама выкраду, или приворожу. Подсыплю что-нибудь в твой лаконичный ужин. Ну а хочешь — под окнами, с гитарой. С фортепиано в кустах? Да, высоковато, но пожалуй залезу в окна. Что там еще? Очередная певчая в облаках? Юбка в крови промокла? Разбитые стекла? Что ты захочешь? Любой страх он такой простой. Его можно сломать внутри, разодрать на части. Ты скажи мне, есть ли шанс оказаться той, чье имя ты выцарапаешь на запястье? Есть ли шанс, проснувшись утром, твое лицо Наяву увидеть, нескованной быть в движениях? У меня симптомы все - налицо. У меня обозначены отклонения. Мой вектор был скошен выстрелом и сейчас уж как не борись — но ведь пули достигли цели. Ты может и не планировала, вот те раз. Мы такими были, какими всегда умели. В чем интрига скользнула, признаться, мне невдомек. Я совсем не такая.

Зачем задавать вопросы, заведомо зная, что тебе соврут? В мире, где каждый второй себя-то не слышит, Но при этом остается безмерно крут: Получает должности, старается вскарабкаться выше, Руки ставят в сторону — при падении, при высоте — в бока, Считает деньги, планирует каникулы на Гоа, Новый авто, компьютер, кофе в старбакс... Словом, платит одну из негласных такс За право представляться хищником среди вас. У него золотые карманы и на выгоду глаз-алмаз. Он молод; У него чуть больше, чем треть мира уже за душой. Вечера он проводит в компании — холостой, Как патрон, но зато говорит на культурном мате. Вечер неинтеллигентно заканчивается кроватью. На утро — поцелуи попадают в категорию "вето". Он довозит ее до работы, обсуждая политику, котиков, конец света, Они могут даже встретиться вдруг на митинге, друг друга запостить в бложек, Сто лайков на «Он(а) хорош(а)». Рейтинг позволит. И совесть тоже. И оба поедут дальше — совмещать реальное с жизнью в айпадах.

В одном из темных мест столицы, В компании немых пажей Сидел огромный, круглолицый Святейший для Руси для всей. И, к удивлению обычных, Его не трогал тот вопрос, Что дом, где Он сидит — публичный, И что garson не мирт принес. Вокруг Него сидели сестры Известной церкви красных крыш. Одежды их на теле просто Без лупы и не разглядишь. Святейший был уже хороший. А что поделать — как-никак Прикосновение святоши Не делает святым коньяк. Святейший был доволен делом. И жертвовал не меньше $та. Да разве может бляди тело Свернуть его с пути Христа?! Он об обязанностях службы Даже сейчас не забывал. Сестричкам всем по нежной дружбе Он щедро милость воздавал. Дивились гости его чести: Он оставался молодцом! И даже в этом низком месте Держал высокое лицо. ...Вдруг золоченый крест на пузе Под гнетом тяжести своей Скользнул бездушным желтым грузом И рухнул под ноги блядей. Те поспешили успокоить Отца церковного. Мол, бать, Крест расстегнулся.

Собираем вещи. Пакуем, перевязываем черной лентой. На окнах — морозная рябь, в экране — шумы и копоть. По нашему «вместе» вполне можно писать легенды. Что остается? Дверями в три счета хлопать, Путать все карты, местами менять породы, Копаться в памяти, пережевывая детали... Ярко и гадко. Сладостно до тошноты. За ЭТИМ мы начинали? О нет, едва ли. У меня обожженые плечи твоими словами. Ты Держишься за язык — он обожжен моим горьким взглядом. И каждое слово сменяется приступом дурноты. Стихии, зачем это надо? Да ладно падаль Перебирать бесконечно. Воняет же сильно, гнида.. Я не сахарная, ты тоже не из мармелада. Мы уравниваем в неравной битве обиды. Ходим в беседах друг против друга парадом. За окнами — войны, революции, катастрофы, За окнами бьют журналистов, за окнами даже История! А я, как последнее быдло, строчу эти строфы, Стараясь хоть на минуту объявить мораторий. Наши победы — делить надвое, бросать в мусорный бак!

Я тебе говорю не творить кумиров, Особенно - если до дрожи хочется. Я тебе говорю, а сама в квартире Выгрызаю именем воздух дочиста. В этом имени - больше, чем подаяние, Больше, чем раболепство, чем восхищение, "Не любовь", - ты прошепчешь тихо. Да я не Хочу, чтоб любовь! Я прошу прощения. Я прошу причастия, прошу пощады, Зажимаясь в стены из пенопласта. Я хочу ее. Это сильнее яда. Я хочу ее. Это важнее счастья. Воспаление лучших частей рассудка. Я диагноз рисую на голом теле. Запятые вместо секунды в сутках, И любая точка - бой на пределе. Я тебе говорю: не твори кумиров! И причина здесь, как всегда, простая. Посмотри на меня. Я в своей квартире В перегрызанном воздухе засыпаю Навсегда.

Нам не знакомы северные земли, И как в них выжить тоже невдомек. Нам неизвестно, как достигнуть цели, Не ставя свои взгляды поперек. Мы ничего не знаем о прощении, Нам кажется, что все вокруг должны. Мы собственных желаний только тени, Мы воины несыгранной войны. И если нас оставить без прикрытий И выкинуть, как века лишний сор, Мы свяжемся с любой из сильных нитей В чужой непрочный кружевной узор. И если раньше всех в единый веник Собрали бы веяния судьбы, Каким бы ни был черным понедельник - Нас не сломил бы жар любой борьбы. Пока сегодня мы живем без бури, Но я боюсь смотреть в свое окно. Ведь если завтра вдруг просвищут пули - Нам выбраться живыми не дано. Потерянное наше поколение, Повернутое ли по стрелкам вспять, Но нам лишь в долг отдали это время, И долг ему придется отдавать.

Я люблю свою страну. Я не люблю ее людей. И пусть мне на шею поставят клеймо металлом, Но если морально женщина — из блядей, То тут неуместно спрашивать, с кем лежала. А если ты рано утром берешь плакат, Становишься под окошком немого дома, И вместо ответа ловишь щекой кулак Какого-то волосатика из ОМОНа? А если процентов восемьдесят твоих Случайных знакомых пользуются единым Запасом мыслей, словно нет в мире книг. И каждый второй — леший Интертрясины? Не надо идти в политики и в спецназ, Чтобы разобраться с собственным «за» и «против». Здесь каждый прохожий с соседом похож в анфас, И каждого же от каждого же воротит. Я не голосую за нынешних королей, С плакатами не являюсь на голы плечи... Напротив «Россия» галка моя. Я в ней, А не в стране, в которой здоровых лечат.

Не стесняйся, если вены от страха вздуются. Если мимо пройдешь, вдруг не найдя глазами. Я сама себя не узнАю на яркой улице, Мои нити зажаты твердыми кулаками. Если рядом поставить девочек белолицых С датой «энное-год» и «энное-год-назад», То кондрашка возьмет майора любой полиции, И прохожий любой ладонью забьет в набат. В этом тайная доля времени и стремления. В этом кофе и сигареты, вино и ром, Смешанные с шизофрениками весенними, Поставленные как для казни перед окном. И ты если возле прошлой меня появишься, Яркая, как в трех метрах от корабля Солнечный свет — вряд ли ты мне понравишься. Вряд ли даже я просто найду тебя. Шутка природы. Могла ли думать однажды я, Как год с восьмеркой будет внезапно чист? Нас развело — но далеко не каждая Закономерно перевернула лист.

У меня десять звонких монеток в заднем кармане брюк. И над моей головой ангелы не поют. И я не из тех, кто виски сменит на брют, И не из тех, кого вечерами ждут. На эти десять монеток я выкуплю мир. И дело не в золоте или другой кутюрьме. Каждая из этих безумных квартир Смеется сегодня не менее странной мне. Я каждой монете имя дам и страну, И каждой монете хозяина, дам и кров. Останусь бродягой, воющим на луну, Без денег, без обуви - воздухом лишь здоров. Но эти монеты помнят меня одну, Пусть в ваших карманах им до конца лежать. Я им подарила имя, вас и страну. Да что вы еще сможете им отдать? 

Извольте же убраться, Вашу мать, На все четыре стороны. И этим Я сторонам желаю распознать В Вас грубую посредственность. На свете (А чаще все же в гулкой темноте) Стоят подруги Ваши на дорогах, Купаясь в своей броской красоте И сильно оттопыривая ногу. Чем более года бегут на бис, Тем ярче одеяния и фразы. Я видела в Вас след дурных актрис, И рада, что отплевывалась сразу. И рада, что судьба уберегла – Вы знали б, как на сердце стало легче! – От повода, чтоб белая нога Мне Ваша навалилась вдруг на плечи.

Хватай ее, пока можешь.. Когтями, ртом, Как воздух хватай, как ночь перед Рождеством, Хватай ее всеми женскими, ведь потом Она будет дальше самых далеких стран. И не у кого будет спрашивать, почему Ты вновь отпустила профиль ее в толпу, Тебя только я, уже пройденная, пойму И молча подам прозрачный немой стакан. Пока ведь у вас есть время и есть дома, Где свечи, где музыка,где озеро из вина И прочих ненужностей, нужных пока сполна - Потом будет разве что "Были знакомы. вроде". Виновник не время, виновниц формально нет. Кого обвинить, что раз в сотни поганых лет Проходит такой, как этот, парад планет? Хватай ее! Ну же, крепче! Она уходит!

Я искала ее в городах. И страны Проходила насквозь, ощущая тяжесть Каждой капли на замлю из рваной раны Горько падавшей. Только безумный скажет, Что в моем пути нет ни следа Бога. Бог во мне наследил - только имя может Было чуть иное. Но его дорога Вытатуирована на моей коже. Я считала. Землю, деньги и лица. Я смеялась, страх заедая глиной, Я пила все то, что она боится, Я ночами царапала спины. А потом, немея под ночь от боли, А потом, синея рубашкой вен, Я молилась, прах посыпая солью, И горел любой молебен. Но, вставая утром заре навстречу, Рассекая взглядом любой маршрут, Я опять невольно прямила плечи И туда шла, где вряд ли ждут. Нет значения в месте. Ни век, ни люди - Все равно из этих немых ворот Выхожу туда, где нечестны судьи, И где публика горло рвет. В этом - драма, и я не стесняюсь драмы, И тем более - незачем карты крыть. Если надо будет, хоть ты упрямей - Я смогу тебя убедить.

Я чувствую потребность закрыв глаза молиться. Неважно, чьему богу и на каком одре. В прозрачной легкой ночи видны чужие лица И среди них, к несчастью, нет незнакомых мне. И как спросить совета, когда вопрос не создан На уровне банальных языковых частей? Бывает слишком рано кричать, что уже поздно, Когда то, что ты знаешь, пока не видно ей. Все это мародерство над совестью и снами Так требует решений, что хоть ложись в кусты. Противна только нитка из прошлого меж нами, Утратившая маску беспечной красоты. Привет чужой тревоге из каменного детства, Немножко горьких точек в каскаде запятых. Все думают, что цели оправдывают средства, Но чаще все же люди оправдывают их. По сути эти сутки ничем не хуже многих, Чуть больше, чем обычно, закат сейчас теплей. И все, что я решаю - пойти рассечь дороги, Одну и ту же песню - по двадцать раз на play.

Она сказала мне - напиши про то, что знаешь до зернышка точно. Чтобы я могла прочитать и внезапно тебе удивиться. Смутилась. Задумалась. Где здесь точка На которую встать, чтобы не свалиться? О чем я знаю? Я знаю запах Огромных рек, где на дне как в смерти. Я знаю, как матерится папа, И как его ходят слушать черти. Я знаю, как удержаться, если Глаза закрыть на краю бордюра. И что нет в мире еды чудесней Каштанов жгучих в стране лямура. О том, что слово сильнее биты, О том, что слово слабее танца... Что все однажды тобой забытые Имеют свойство вдруг возвращаться. О том, что в доме три-на-четыре Поганых метра одной кровати Вполне хватает для всех, кто в мире. Скажи, тебе моих знаний хватит? Тебе хватает моих зарубок На палке беженки полуночной? Так вот! Я помню как день твои губы. ...И их, родная, я знаю точно.)

Ты спросишь: «Неужели в таком большом Городе, В таких большущих лужах и зданиях, В этом столичнейшем мироздании Никто не найдет твоей руки?» Я отвечу: «Закономерности легки. И Ходорковскому не зря скостили срок, И не зря молодежь клеит в метро фамилию Сахарова. И многие хотели бы послать все на хуй, да…» Ты спросишь: «Неужели открывая знаменитую Сеть Ты не хочешь хотя бы одним глазиком посмотреть, Что я пишу тебе, что замечаю и что бросаю? Я отвечу тебе: «Родная, Я тоже вела бесконечные дневники. И писала в них больше, чем говорила собственной маме. Но с одиночеством ты не становишься упрямей, И все эти «ты + я» уже вроде бы не нужны. Они за-ду-ше-ны». Ты передернешься, но все же перебьешь: «Постой! Разве не поэтому ты выкинула слово «домой»? Разве не поэтому я не вижу тебя столько лет? Разве не сюда ты бежала наперегонки с ночью?...» «А вот здесь ты, милая, с размаха и в точку.

Меж нами тысячи путей, И через перевязи миль Я для тебя из всех людей Кому-то лишь однофамилец. Но ты не знаешь, что хранила На моем Кладбище Идей В закрытом садике могила С твоей фамилией на ней.

Сумрачным небом природа припущена, Темным шарфом занавешу окно. Пусть оно, если возможность упущена, Если забыто, то пусть оно! Сколько их будет – таких, твердокаменных, С греческим профилем, с бурею лиц… Сколько их будет, пока вдруг не встану я Позою ниц? Но ведь не встану. Из этого следуют Ночи, прожженные пеплом зари, Чьи-то пропахшие мною одежды и Привкус внутри. Привкус такой, омерзительно вычурный, Ноты ушедших и сгнивших сердец. Пусть оно, если уж стали привычными! К черту конец!