/Из далёкой курсантской молодости/ Выступали и чётко, и бойко. Внешне – вечер, как будто, удался. Но на сердце, однако, какой-то неприятный осадок остался. Я читал там стихотворение про армейскую гордость и счастье. И следил, как чадит презрение, у майора соседней части. Он, должно быть, один только в зале всё, что пелось-читалось, слушал. Зубы губы его кусали, и пунцовыми были уши. Остальные – кто чем занимался: кто – соседкой, а кто – соседом. Ну, а всё же зал оглушался часто громом аплодисментов. Это льстило и грело душу. Мы друг другу шептали: «Отлично!» – хоть никто ни черта не слушал – было, в общем скажу, как обычно. Но майор из соседней части… Почему переполнен презрением? Неужели виновен отчасти в этом я своим стихотворением? Неужели чрезмерный мой пафос в несуразном рифмованном виде, он как будто словесную пакость и обидой себе увидел? Пусть реальность его хренова: быт противен, скудна квартира, и жене не купить обновы, и не чтят его, как командира, и во мне видит он курсантика… Но невмочь мне избавиться веры – порожденья нутра романтика: будут счастливо жить офицеры, будут счастливы с ними их жёны, будут счастливы с ними их дети, испарятся все слёзы, и стоны вдов не будут слышны на планете. Красноярск, 1954 г.