со стороны - смешно, только самой не до смеха знаешь, хорошая мысль вещи собрать, уехать глядеть в васильковое небо, на глиняную дорогу, зимой всё завалит снегом, домик станет берлогой, куда нет ходу гостям незваным, на печке беленой согреем чая, приткнемся в углу дивана, уснем нечаянно люди... да ну их к черту, наговорят еще всякое знаешь, по вечерам только такие думки мне не дают сорваться, держат на якоре

страшно, когда умирает ветер, хуже - когда его берут и убивают, мне не понять, не осознать, что же творится на свете сижу мысли монохромной мозаикой собираю сижу говорю в трубку "гдетыгдеты", а сама где? и номер набрать забыла в кино бы сейчас по сценарию - тонкая сигарета, да только я не курю, не научилась, некогда было полный штиль бури - только магнитные ни звонков, ни теней от облуненных веток думается все чаще и чаще в рифму сплю и думаю "гдетыгдеты" вот теперь-то я верю в неэвклидову геометрию, когда спутаны параллельные узлами тягучими, кусаю локти и губы, хотя уж и так обветрены, сама опять виновата, а говорю "невезучая" страшно, когда умирает ветер, чтобы не видеть такого - сама закрутила все вентили до упора

знаешь, милый, ты приходи ко мне, когда с нею захочешь или сумеешь расстаться, когда дети вырастут то есть - лет через двадцать я всё еще буду свежей румяной девочкой, пишущей глупые стихотворения, смешной и без единой морщиночки это у нас семейное если и первые двадцать лет с хвостиком моей жизни прошли незаметными, то со вторыми уже будет проще, быстрей трафаретнее я поменяю себе цвет и длину волос, город, работу, побываю на море, научусь печь пирожки, еще раз работу (невзлюбит босс) сменю, заведу и схороню кошку, попробую пару раз завести семью ты приходи осталось всего двадцать лет - совсем немножко

Вечер будет долгий-долгий, теплый - как твоя рука, жаль, никто не знает толком ничего наверняка. Только кончиками пальцев можно что-то рассказать - то ли синий сумрак вальса, то ли шорох и глаза.

хочется - тоненькой, легкой, улыбчивой, ну ладно, с последним - еще получается. уметь не звонить, захлебываясь в сбивчивости, а потом не жалеть, не сжимать пальцы. хочется - пятнадцатилетней, звенящей, чуть сумасшедшей, такой настоящей, чтоб плакалось быстро, без черных потеков, а лучше смеялось, крутилось, мешалось, не думалось, только било током.

Господи, кто бы знал! Господи, Ты ведь знаешь? Весь этот пыл и пал в сердце легко читаешь. Знаешь, что не молюсь: то, что хочу, - в пределе. Боже, а я ему снюсь? Ну хоть иногда, во хмеле? Поздно уже просить что-то менять и ладить, перевязавши нить, трещинки конопатить. Надо бы чистый лист, перья крыла фламинго... Надо б, да где найти? Где те пути-тропинки... Боже, на нас, дурных, как Твоих сил хватает? Это ж без выходных, сутками наши тайны, горести, просьбы, боль, войны, обиды, сплетни, каждый свою мозоль тычет вперед соседней. Чем же моя больней, чтоб Ты меня услышал: я не в крови на войне и не в пожар на крыше. Только кому еще мне разрыдаться ночью? Список молитв освящен, так что придется молча. Господи, кто бы знал! Знаешь, что больно? Он - знает. Знает - но рук не дал. Знает - и не прощает. Господи, как же смешны все эти наши порывы, если смотреть на них с горних Твоих обрывов.

во снах все бьется и рвется, и тот, кто со мной, не приходит, и что еще остается? пуля, курок на взводе? так странно, все время вечер, хотя зеленел город, хотя был рассвет, ветер, хоть был задержаться повод. а тот, кто со мной, не слышит ни шороха, ни полуслова и сам говорит все тише, и надо спросить снова, и снова - всегда вечер, привалятся сны боком, и снова молчать легче, глядишь, все пройдет ненароком

аверное, слишком мало лет, слишком крепко держусь за будущее, а ничего как не было, так и нет, и прогадала - без каемки блюдечко да, накормлю завтраками: подвинуть мутное, остаться в рукопожатиях и недосказанности, с самого начала что-то напутала, да нет, не что-то - лишние обязательства кому, говорят, любить, а кому - подставлять щеку, и то, и другое горчит, склеивает ладони, смешно: выбрала б первое - было бы больше шансов, что через год о тебе не вспомню.

стало пустым и бездонным сердце, и ты перестал писать стихи. пустое сердце на ржавой дверце, тронуть нельзя и нельзя уйти счастье какое - меня не читаешь, счастье какое - спасла себя. могло бы.... теперь не наверстаешь. счастье какое! а то бы я... грели руками, губами разные люди, пытались кормить с руки, они же не знали, ну кто их осудит, и сорваны все звонки, и жалкий обрывок бумаги желтеет, а строчки-то наизусть никто никого не пожалеет. пусть так и будет. пусть.

и как будто бы жизнь моя - не моя, будто с той стороны целлофана, где рисунок истерт, подновили меня, и стоят улыбаются пьяно а чего там начертишь дрожащей рукой? вот и вышли углы да обрывки, я стараюсь и тропкой какой-никакой собираю шажочки да стыки поверну - и обрыв, торможу - узелок, вместо ровной строки - дикий росчерк, вроде выйти пора, и давно уже срок быть закату и пасмурной ночи, но опять перевес и опять не о том я заспорю не с тем, с кем бы надо мне прожить бы и без и сменить бы аккорд, да желания все маловато это просто - веревки чужие связать, затянуть их узлом, как вериги, а когда пожалеют - вдохнуть и опять отвернуться от смелой интриги это проще, трусливей, но в чем-то умней, хотя в общем - дешевая пьеса, где нудны и шаблонны наметки ролей, не даря никому интереса вот и знаешь, что нужно - изнанку стереть, чистовик расписать акварелью, а прикинешь - да проще еще потерпеть до апреля, еще до апреля

Господи, кто бы знал! Господи, Ты ведь знаешь? Весь этот пыл и пал в сердце легко читаешь. Знаешь, что не молюсь: то, что хочу, - в пределе. Боже, а я ему снюсь? Ну хоть иногда, во хмеле? Поздно уже просить что-то менять и ладить, перевязавши нить, трещинки конопатить. Надо бы чистый лист, перья крыла фламинго... Надо б, да где найти? Где те пути-тропинки... Боже, на нас, дурных, как Твоих сил хватает? Это ж без выходных, сутками наши тайны, горести, просьбы, боль, войны, обиды, сплетни, каждый свою мозоль тычет вперед соседней. Чем же моя больней, чтоб Ты меня услышал: я не в крови на войне и не в пожар на крыше. Только кому еще мне разрыдаться ночью? Список молитв освящен, так что придется молча. Господи, кто бы знал! Знаешь, что больно? Он - знает. Знает - но рук не дал. Знает - и не прощает. Господи, как же смешны все эти наши порывы, если смотреть на них с горних Твоих обрывов.

Каждый раз тебя мне мало, я же влюбчивая ведьма. Наигралась и пропала, только вязким шлейфом сплетни. Бедный мой любимый мальчик! Я не сказка - быль о страшном. И уже никак иначе. Было... Будет... Все неважно.

Лето перекатывает далеко за свою середину, когда в саду поспевает ягода, и Артемка с бабушкой собирают ее в круглые корзинки. Вечером бабушка достанет со стены сияющий медный таз, и начнутся чудеса. Каждый раз, когда напитавшиеся солнцем ягоды, смешавшись с сахаром, становятся густым сиропом, над тазом в сладком облачке пара начинает пританцовывать Фея ягодного варенья. Бабушка встряхивает таз и словно не замечает, как Артемка зачарованно следит за волшебной фигуркой. Какая она? Каждый раз разная. Если варить тугие ягоды сливы, в дымке вальсирует с невидимым партнером статная дама в лиловом бальном платье, а над сладкой малиной помахивает платочком румяная девчонка в алом коротком сарафанчике, она быстро-быстро перебирает ногами, взбивая сладкую и нежную пенку. Сегодня вечером варили крыжовник, и над поверхностью варенья покачивалась в такт неслышной музыке старушка в зеленой шали.

и вряд ли сумею играть я на скрипке, снимать удивительно тонкие фильмы, я дам отразиться в витринах улыбке, но что мне для счастья чужие витрины? я, видишь ли, знаю, зачем и о чем ты, похоже, что мы замечтались похоже, когда-то раскрылся под ливнем твой зонтик, а я оказалась случайной прохожей. я вряд ли открою иные планеты, как минимум свет городской помешает, зато как спокойно забыть то, что где-то на скрипке под зонтиком кто-то играет