В холодном небе мертвенной державы Пылала бледной юности заря, Мы лики поднимали к высям славы, Портальный этот сад боготворя. Низвержены, а он вовеки с нами, Напрасно реки крови пролились И нас распяли ржавыми клинами, Чтоб очи не смотрели присно ввысь. Распятым не по тернию вязницы, Вверху гудят иродные пиры И ломятся тартарские стольницы, У цесаря ж – ни брата, ни сестры. И весело ль от нощных пирований, Серебро ли трапезников пьянит, Дождемся хоть в желти соборований, Зиждителей молва не осквернит. Коль смерть верхами косит, мы нетленны И август ботанический узрим, Без нужды ангела окровавленны, Елику сад еще боготворим. Прощай, прощай, Отчизна дорогая, Горят хоругви пролежнями лжи, В слезах позора молодость другая Смертельные штурмует рубежи. Потеряны щиты на переходе, Победные развеяны мечты, Мольбы о благоденственной свободе Нам вбили вместе с глиною во рты. Нельзя нарушить клятвенные речи И жить; царь Ирод, все ли тяжелей Бессмертием раздавленные плечи Вносить по четверг

Готика -- это к Богу Взвитые острия. Перст указал дорогу, Мы не прошли ея. Слишком певцов любили Мертвые ангелки, Червным серебром били Наши сирень-мелки. Выбили всех именных, Плачут эльфии вкруг, Цветность цитраров тенных Вьется армой подруг. Ах, не рыдайте ночно Милые девы тще, Было Христу урочно Зреть нас в адской свече. Сами витые свечки Иродам тем несли, Тлили свое сердечки, Багрием их свели. Башни соцветно рдеют, Смерть насылает сны, Что ж ангелочки деют. Что ж оне столь черны. Хоров альфийской фазы Бездною сонм граним, Твердь вознесла алмазы, Нет и оправы им. Это венец и плата: Рамена сбило ржой, Август благие злата Прячет во храм чужой. Вновь засверкать планидам Попранным не дано, Узришь ли, аонидам И в небесах темно. Скажет одно молчанье Призрачна ль пустота. Вскроет небес мерцанье Золотом звезд уста. Трогая чернь покрова, Наших речей позор, Даже не пурпур Слова -- Плач полетит в простор. Вечность стезю изменит, Кровию правя стиль, Сердце мое возденет На потускневши

Ты розы любила при жизни Пурпурные, с черной росой, Но время торжественной тризне Сверкать белоснежной красой. И вот окончанье недели, И рушат литании высь, Убойные брызги сордели, В алмазных следах запеклись. Мы вместе стояли пред Богом, Дождешься, явлюсь ко шести, Чтоб демонов пестовать слогом, Во адских зерцалах тлести. Забыть ли последние встречи -- Венец наших тяжких надежд Из роз, обжигающих речи, Истерзанных льдом твоих вежд? Уверуй, за крестные муки, Брильянты кровавые слез На небе положат нам в руки Букеты невянущих роз.

Ослеплены свеченьем тусклых лет, Склонялись мы пред огнищем порока, Но очи буде горний фиолет Обвел -- сия не гаснет поволока. В Элизиуме темный пурпур астр И образы Руфь пестовала взором, Серебряные гаты Зороастр Гранил ее алмазным разговором. Сновиждений тех краска тяжела И стерта, аки погребное злато, Небесная молитва истекла, Теперь вовек не зрети нам, что свято. Не зреть когда и нечего жалеть, Елико это вижденье лукаво, Мы сами цвет несем и уцелеть Меж черемниц светясь адничных, право, Сложней, чем показаться может, им Претит колес высотных обозренье, А башни с лепоцветием благим Страшны и вовсе, тусклое их зренье Иных картин достойно, посему, Тем паче наши спутницы юродны Временные, оставим их чуму Владелицам, где домы благородны, Резон какой заразу прививать, Летит она пускай на оба дома, Смертям двоим, Фаустус, не бывать, Одна тебе и мне уже знакома, Коль с нами вместе чермы дивный свет Лазурный соглядать сейчас потщились, Мы сами б возалкали, тьмы корвет Их прах неси по

ПРИЗРАКИ РОЗ Инцест, кровосмешенье туч морозных, Днем олицетворяющих табу, Снег этот сотворило в далях зведных, Налистником толкнуло на борьбу. Воспомнишь ли иные декабрины И патину, и мраморность волны, Что нимфам ледяные окарины, Бессмертие плодят их ложесны. И все ж, хотя еще в сурьме кусты, Пусть здравствует он миг -- руда мороза, Средь эллинской порочной красоты Как есть неоклассическая роза. Смотри, печаль моя, на этот снег, Летицией звалась ты, а эллины Тебе иное б имя дали, нег Сандаловых не знала ты, маслины С оливками сторонне отцвели, Кустовья арабийские зачахли Теперь, со кипарисовой земли В тартариях желты зелени, прах ли Внизу не тот, иль гумус очерствел Без слез девичьих, даже иглы хвои Маньчжурской редки, зерна от плевел Нельзя и отделить, белы сувои Одне пред Новогодьем, потому Нас ангелы встречают всюду, вместе Мы ходим, розоимную сурьму Глядим, позднее к ангельской сиесте Урочно торопимся, до горы Волшебной далеко еще, но мерно Течет благое время, а пиры Нас

(Бритвенный прибор) Факсимиле речи бритвенного прибора: Шайтанским сурам в глянцевом венце Вослед мчит бритва, с Афродиты пена Сбегает, оголяется в кольце Молочный эрос греческого тлена. К ланитам знобким хладной простыни, Подушку с кислородом прижимая, Владыка бритвы прославляет дни В канун харизматического рая. Столетия на мраморную пыль Уронят ледяное покрывало, Господь и вопросит нас: «Это вы ль Цвели красно и вас теперь не стало?» Грядет век чудо-юдо мастеров, Машин копировальных, телефаксов, Дисплеев, электрических ковров, Стереокамер, кварцевых аяксов. Тантала монструозное лицо, Итог мутационного процесса, Висит на фоне ратуши, в кольцо Скользящее заверстан шарм регресса. Прямой эфир терзает рок-форсаж Эрзацем ораторий Перголези, На ксероксах размножен Эрмитаж, Горят холсты, слепя глаза до рези. Любил Белькампо сталкер, только кровь Ионной жертвой пала, пафос маков И роз дразнил толпу, сверкала новь Костром каббалистических дензнаков. Давно я инструментом быть устал, К

Факсимиле речи бритвенного прибора: Шайтанским сурам в глянцевом венце Вослед мчит бритва, с Афродиты пена Сбегает, оголяется в кольце Молочный эрос греческого тлена. К ланитам знобким хладной простыни, Подушку с кислородом прижимая, Владыка бритвы прославляет дни В канун харизматического рая. Столетия на мраморную пыль Уронят ледяное покрывало, Господь и вопросит нас: «Это вы ль Цвели красно и вас теперь не стало?» Грядет век чудо-юдо мастеров, Машин копировальных, телефаксов, Дисплеев, электрических ковров, Стереокамер, кварцевых аяксов. Тантала монструозное лицо, Итог мутационного процесса, Висит на фоне ратуши, в кольцо Скользящее заверстан шарм регресса. Прямой эфир терзает рок-форсаж Эрзацем ораторий Перголези, На ксероксах размножен Эрмитаж, Горят холсты, слепя глаза до рези. Любил Белькампо сталкер, только кровь Ионной жертвой пала, пафос маков И роз дразнил толпу, сверкала новь Костром каббалистических дензнаков. Давно я инструментом быть устал, Калигула-оркестр вотще

LXXXX Нам ли зависть пустую будить, Лити крови на ветхие троны, Будем головы ими студить, Паче золота эти короны. Их сонимем и мрак разлием, Примеряйте убойные терни, Хоть Звезда осветит Вифлеем, Не прелиться юдолевой черни. Пусть алкают венечной терни, Обрядятся во тяжесть златую – Сами узрят, как льются огни От перстов, как и рдеют впустую. LXXXXI В резье ко трону мы явились, Цветки сжимая ледяные, Как фарисеи нам дивились – Сиим ли области иные. И не взалкаем о защите, Легко над мертвыми глумиться, Но персть исцветна, трепещите, Господней славе не претмиться. Толпа кровавая утихнет, Вином ожжет стольницы тризна, И ярче золота воспыхнет Вся наша жалкая старизна. LXXXXII Как не станется Божьих цветков, Как не хватит Господней любови, Мы тогда наплетем лепестков И закрасим их нитями крови. Будут ангелы нощно летать, Соглядать пировые стольницы, Мертвых туне еще испытать – И почто эти мертвые ницы. Розы в патине смерти красны, Темным эльфам о них ли глядеться, Грянет снег, а

Золотыя лилеи сорвем, Людовику венечия милы, Аще исстари мы не живем, Пусть резвятся младые Камилы. И кого победили, смотри ж, Ли несет финикийские воды, Тир ли пал, содрогнулся Париж, Ловят тигров барочные своды. Гипсы вырвут из темных аллей, Вновь начинье исцветим пустое, Чтоб, мрачнея, тризнить веселей, Как становится желтым златое. Триста двенадцатый опус Новолетие, роз голубых Ангелки мирротечной смолою Истеклись, где и мы со рябых Ват следим за душистой юлою. Ель чудесная, помни о сех Бледных мытарях ночи портальной, Звезды с мелом горят на власех, Яд в безе и во басме хрустальной. Воск ликующих свеч ангелы Подсластили, трепещет и вьется Мрак шаров и червные столы Яств гадают, кто первым убьется.

Инцест, кровосмешенье туч морозных, Днем олицетворяющих табу, Снег этот сотворило в далях зведных, Налистником толкнуло на борьбу. Воспомнишь ли иные декабрины И патину, и мраморность волны, Что нимфам ледяные окарины, Бессмертие плодят их ложесны. И все ж, хотя еще в сурьме кусты, Пусть здравствует он миг -- руда мороза, Средь эллинской порочной красоты Как есть неоклассическая роза. Смотри, печаль моя, на этот снег, Летицией звалась ты, а эллины Тебе иное б имя дали, нег Сандаловых не знала ты, маслины С оливками сторонне отцвели, Кустовья арабийские зачахли Теперь, со кипарисовой земли В тартариях желты зелени, прах ли Внизу не тот, иль гумус очерствел Без слез девичьих, даже иглы хвои Маньчжурской редки, зерна от плевел Нельзя и отделить, белы сувои Одне пред Новогодьем, потому Нас ангелы встречают всюду, вместе Мы ходим, розоимную сурьму Глядим, позднее к ангельской сиесте Урочно торопимся, до горы Волшебной далеко еще, но мерно Течет благое время, а пиры Нас ждут всегда, в

Европы с блеском собранный призрак Из статуй городов и вспышек славы, Равенствует голему, ловит зрак Евтерпы меж хаоса глин и лавы. Мильоны разогнувшая подков О желть и арабесковые ночи, Седая дочка свергнутых веков Жжет капищ жадных огненные очи. Виясь, на роттердамский стадион Спешат эзотерические массы, И стрелы золотые Аполлон Вгоняет в лбы собравшихся у кассы. Мой друг Фаустус, нам ли унывать, Пусть кровь горит вселепо на визитке Лазурная, а станем пировать, Денисов, Губайдулина и Шнитке, Гляди, струятся, русскости символ Являя патетический, катрены С терцинами запрячем-ка, дьявол Их тоже любит, дивные сирены Искусствам наущают и наук Оккультных сим даруют прорицанья, Иль троллей ищут жалких, буде лук Амура не открыл еще бряцанья Жалящих стрел вневременный сезон В адницах, ну а те свои уроки Диавольскому семени резон Имеют преподать, коварны сроки У вечности, нет надобы мешать Учительствам никчемным, наше время Елику ограничено, решать По-своему и будем, это семя Одно взой

Пространство, ниспадающее к Летам, Шагренью зацветает колдовской, Пугая небодержцев, по приметам Зиждится на хаоснице покой. Иголок стог, спрессованный тепла Янтарным утюгом, цветы и осы, И клеверная готика села Горят, багря небесные откосы. Горит сие вольготно, а и мы Недавно хорошо еще горели, Свои жизнеприходные псалмы Пеяли ангелочкам, в акварели Рельефные порфировая мгла Сливалась, паки розовое масло Текло на те образницы, игла Стрибога колченогого (не гасло Тогда светило вечное, в нощи Пылалось, денно благость расточало, Сейчас квадриги эти не ищи, Мой спутник, светодарное начало Приблизилось к ущербному витку И Ра уже не помнит колесницы, О том великолепии реку Едва не машинально, чаровницы Альфические голову кружат, Кому б они ее не закружили, Пути неклеверные прележат Далече, звездочеты ворожили Нам ранее хожденческий удел, Поэтому благое приближенье К фернальному источнику, от дел Божественных далекому, круженье Оправдывает, впрочем, утаим Реченье потаенное и думы, По

І Аз, Господе, реку со черных домовин, Гробов нощных, иным достались благокрасны, Эти агнцы не ждут-заждались окарин, Им и трубы Твое, и псалмы немогласны. Все склоняется тать над испрахшей сумой, Иль неможно доднесь и любови низринуть Бледных перстов жалких, в юродие немой Удушавших царей, сребро юдам откинуть. Были перси белы у безмужних невест, А теперь и уста до костей пробелели, Оглянися, Отец, нету ныне окрест Ни живых, ни мертвых, посвященных во Лели. Ах, над нами зажгли юровую Звезду, Пусть лучом воспронзит некупельные лета, Их ложесен и усн опознай череду, Нищих татей, оне удостойны извета. Те ж к Тебе, Господь свят, пировати пришли Бойны чада, отвек изалкавшие жажды, Ангелы Твои что копия занесли -- Не убить, не убить преугодников дважды. II Как свилися вольно змеи в райских цветках, Прежде в царствии грез немятежно блажили, Только ныне молчим, пряча персть в рушниках, Правда, святый Господь, а ведь мы и не жили. Богородицы лик украсили Звездой, Сон-цветочки вия по с

I Не изжити, Господь, агнцам страхи Суда, Поржавели в сребре херувимские трубы, Ангелки умерли, так созвали сюда Неживых царичей чернецы-страстолюбы. Смерти ждали, равно ж неурочно пришла, В очесах агнецов и Звезду угасила, С елок сняли шары – кутией зазвала, Пировать нам теперь, аще Божия сила. Вижди, нет у жалких и цветочных рядниц, И музыков они удушенных не спрячут, При Ироде пили, ныне падают ниц, Над колодами пусть векоприсно и плачут. Лиры наши тяжки и были на миру Пурпурово красны, индо кровию мылись, Хоть чрез хвою преслышь всенощную игру, В Новогодие мы страшным сном охранились. И взошли, свет-Господь, на пороги Твое, И с собой занесли те котомки да тесьмы, Перервалось одно бойных чад житие, Нет вкруг червных пухов, только, Господе, здесь мы. II Воскресение вновь да Твое ангелы, Святый Господе, чад не исцелят от скверны, Страхонемые мы, не поем прехвалы Нас вечор извели, даже мальчики серны. Чур, игрушки горят в среброхвойной гурбе, Хоть паяцы Твои, а восчествуем свя

Рек слово Агамемнон, зарыдал, Разбил золотоструйный кубок о стол, Тогда и речь свою он не узнал, И ссребрился Иакове-апостол. На яствах кольца змей позапеклись. Не хватит просфиры и для келейных, Виждь, розочки червовые сплелись На чермных полотенцах юбилейных. Распятие поправший Иисус Явился из темничного подвала, Волошковый венец усеял гнус, Сквозь черен каждый змейка проползала. И разве не ко Господу леса Дощатые чрез очи возвивалисъ, И разве не теряли голоса, Во вретищах цари не предавались? В лазоревой протлели купине Юродивые, ставшие изветом.

LXXXI Страстотерпцам, Господь, мишурой воздают, На распятьях оне извилися от ложи, И не верили мы, что святых предают, А и тлумно теперь со юродами схожи. Наша вера одно маков алых красней И рамена в крови украшает цветами, Смерть объявится зря, как хоругви у ней Золоченой трухой будут цвесть над крестами. И любили, Господь, мы еще васильки, Ныне агнцам почто во лазури бездольно, В золотые Твои не собрати венки Алых маков-цветков -- а и мертвым не больно. LXXXII И не видно светил золотых, Источились огни и реченья, Всуе трауром красят святых, Мы и сами лишенны свеченья. Как теперь нас, Господь, и спасти, Не вознесть от крестов и распятий, Так и будемся рдяно тлести, Птах неволить кровавостью платий. Станут черные ль звезды ясны, Узрят ангелы – благости деем, Преувиждят, сколь мы взнесены, Сколь во трауре огненно рдеем. LXXXIII Почто над мертвыми смеются, Дразнят их красными цветами, Сих слезы жалкие виются, Цвиковье тлеет со перстами. Речем ли: «Господи, мы сиры, Давно молени

LXI Больно видеть, Господь, воскресения свет, Розы свежие нам и не бросили в гробы, На скатерки с вином излился черноцвет, Каждый потчевал здесь хлебосольные сдобы. Только вежды цирцей нерассказно страшны, Только наши персты не имают колечек, Их не снять и слезой не прелить ложесны, Травны мы от воды черных кривичских речек. И чистец перешли, и раздали цветки, И, Господе, поем в жизнетратных адницах, И на горьких венцах все горят лепестки – Чернь воспомнит еще о стозвонных музыцах. LXII А и блеклые наши цвета Восприветит Христос, чтоб явиться И речи: «Кровь сиих излита, Время ею настанет дивиться». Узрит Он и розарный тернец, И сиреней исцветья златые, Повелит в свой заплести венец Маргаритки, они ль не святые. Как не станется красных цветков, Не достанет Христосу любови, Мы накрасим еще лепестков – Яко рдятся прелитые крови. LXIII Кричат с высоких колоколен, Точатся маковки златые, Пресечь Христос один и волен Сии кликушества пустые. Глагольте, ангелы, возвестно, Как не звон

Науки век, пожар, скакнувший вверх, Золою холодит алмазны долы, Валькирии летят сквозь мрамор вех, Лессируют письмо, клеймя глаголы. Посмертный открывается простор, На оси то горят уран и стронций, То на небе парит планетный хор, Где луч любой аттически горонций. Чего от века этого желать, Искать какую правду ныне стоит, Гонцам в геенне огненной пылать, Их жертв теперь иное беспокоит, Летят они в пылающей желти, Чернятся небокрылыми тенями, Клянут чудовищ, Господи прости, А те за смотровыми огонями С томительною жадностью следят, Юродивые слезы утирая, Вдруг брамники урочно доедят Нестынущие брашна и от рая Привнесенные с почтою благой В эгиде богохвального Гермеса Терпкие вина, яшмой дорогой Осветленные, глиной Херсонеса Держимые изящно, долиют И вспомнятся о них, и возалкают Убавить мук несносных, нет, пиют Браменники мои, не потакают Губительской армаде, всечестно Дают оценку яствиям воскресным, Оценивают сладкое вино И горькое, сладимое небесным Дурманящим сандалом, в минда

Среди высоких сумрачных руин Серебрянообрезным фолиантом Сверкает над могильником терцин Готический собор, воспетый Дантом. Еще средоточение теней Вбирает экстатические яды, Свечение мелованных огней, Шлифуя вековые балюстрады, Темно ложится в пятые углы, За патиною камор сотаенных Сервируются грузные столы, Прислуга от запасников нетленных Сносить берется яствия туда, Где свечи кровяные полыхают, А ведем инфернальная чреда Сосуд, о коем демоны вздыхают, Готовит для балов своих чумных, Резьбу точа костяшками на чаше, Свободной излияний временных, Помимо вин черемуховых, зряше На это преставление к уже Готовому совсем пиротеченью, Встают девицы в полном неглиже И неги аромат к средоточенью Теней и блюд о вьющихся дымах Спешат добавить, благо, сотворенный Из масел тайных пиршества размах Летучестию дивной суверенный, Внимает негу эту и еще Амбрэ живым неведомой природы, Нагие панны дышат горячо, Их чествуют басмовые рапсоды. Давай, Франсиско, наш империал Оставим на мгновенье, на

I Я душу придаю карандашу, Его шестилопаточную спину Терзаю. Ослепленные машины Отходят. Думал, это опишу. Примерно так.