Как листья сбросив чары, вдохновенье, Озябшей птицей осень к стае льнет, С последним клином белое забвенье, Свет ворожбою-стужей проклянет. Промозглый вечер, небо надрываясь, Коснувшись вздохом полусонных крыш, Разверзнув грусть, слезами обливаясь, Скорбя о ноябре, роняет тишь. Прохожие все реже, ночь хлопочет, Остались только те, кого не ждут, Незримою рукой судьба пророчит, Злодейка поспевает там и тут. Вон хмурый мент волшебной палкой машет, Таксистом под сурдинку матом крыт. На остановке бич подпитый пляшет, Студент продрог, коты орут навзрыд. Поодаль стадо див с просторов отчих, В простонародье – шлюхи всех мастей. Кого угодно встретишь, всяких-прочих, Не стоит ждать лишь добрых новостей. Р.S.Любой каприз, любая блажь, и все же, Во всех садах, свои табу на цвет. В одних стреляются, в иных лишь бьют по роже, Порой за честь, но чаще, за навет.

Рыдая приторно, соря лицом болезным, Пусть смердным грифом вьются за спиною, Так мягко стелют гроб крюком любезным, Едят бездарно горе предо мною. Им недосуг, как мне смешон сей тошный лепет, Им недосуг. Мне со своим не разобраться, Когда Январь меня в три шара дурнем лепит, А я не знаю, как сквозь хлад к душе пробраться. Не мне, не им, по сути, нету дела - То ль дело дрянь, то ль с девками канкан, Мне б душу вырвать у ледового надела, Да лед–барыга через край пролил стакан.

Что я - дым, тусклый отблеск немого костра... Ночь в истлевшие тени огня пеленаю, Меня нет, меня не было даже вчера, Может, не было вовсе, а впрочем, не знаю. Ведь кружили без сна, вихрем шумных стрекоз, Сумасшедшие весны, грозою рыдая, И прекрасная девочка в платье из роз, Омывалась закатом, меня ожидая. Где же лица друзей? Где же я той Весной? Глыбой льда равнодушные маски, Даже, если огни – все в бреду, не со мной, Тьма, ухабы, бесовские пляски. Перекрасила жизнь в одночасье холсты, Не взялась выбирать из иного, Пепелищем лежат за спиною мосты, Эта все так старо, так не ново. Вот попал - круговерть, середина реки, То-ли к берегу вспять, то-ль о скалы корму, Впереди водопад, два весла, две руки, Ждать куда занесет? Нет, грести самому. То не лица друзей, коли мы не на ты, Да холсты не про нас, коль спалили мосты, И огни зажигают они не впопад, От того-то и тьма, и ухабы, и смрад.

Эх, лучше бы меня ударили ножом В той пьяной драке. Я пропускал, я бил, скользил ужом, Как тень во мраке. Но своре - кость... И влили под кадык, Да наиграли. Что ж, я давно уже привык К такой морали. Дворняг подпитых травит псарь: –Ату чужого! Он нынче им отец и царь, И «божье» слово. Со всех сторон вцепились, рвут, Меня на части, Сшиб одного, да тут как тут, Две новых пасти. И каждый высмотрел кусок, И брызжет злостью. Смотри, не подавись, дружок, Моею костью. Смешно примеривать оскал Волк'а собаке... Да что те псы? Крест потерял, В той пьяной драке. (история не придумана)

Известно, что терпение не входит в добродетели, Присущие работникам структуры МВД. И будь мы потерпевшие, бандиты и свидетели, Спать будем в обезьяннике без Клавки и биде. А поутру, измятые, с улыбками покойников, Кому свезет, небитые, ну или так, слегка... Обласканные Родиной, мы выйдем из отстойников, Хмелея за воротами, вдохнувши ветерка. И где-нибудь, под кленами, на летней на площадочке, Возьмем пивка по кружечке, воскреснуть с утречка. Смахнем, как пыль дорожную, казенные порядочки, Да позовем мангальщика: " Неси-ка шашлычка!"

И глядя в зеркала, не видеть пустоты, Сарказма Ваших губ, глаз под вуалью скуки. И знать, всего лишь шаг, до вечной наготы, Где не гнездится яд, в чащобах лжи и муки. Мне хватит только знать, я не коснусь рукой, Не потревожу грез нечаянным сужденьем, Ужели шаг один, ужели ждет покой? Но сожран сон и боль – хохочет пробужденьем. Отнюдь, не привыкать к визитам дамы сей, Льду, пропасти глазниц, знобящему веселью, Быть может в этой мгле, тот фарс, тот фарисей, Закружит, заплутав, последней каруселью. Я даму эту жду вдыхая тишь ночей, Не скалясь, не рыча, в песок не стерши зубы, Как водится из двух один всегда ловчей, Сегодня не мои, по мне скрежещут трубы. 2004.

Я пишу карандашом на стене, Раздосадованный кликою гроз... Я бы пальцем в кровь, на стылом окне, Пусть бы только разгулялся мороз, Пусть бы только задышали снега, Да волчицей взвыли, вьюгой хмельной, Воротившись на свои берега, Расходились в пляс – метелью шальной. Пусть бы только затрещало окрест, Буреломом в хлябь промерзших ночей, Я б до слез просил намоленный крест, Задыхаясь благодатью свечей. Чтобы тройкою, разняв удила, Птицей-вечностью крича:" Я вернусь!" Золотые в хрустале купола Воскрешала белокрылая Русь.

Здесь каждый схлопотал свой пьедестал, Чего теперь-то сетовать на рок? Кто расторопней, тот и выше встал, А остальных любезно за порог. Нас выведет и вывезет едва ль Поиздержавшийся дорогою «авось». Не сделав шаг – приехали, а жаль, Да и куда нам? Коль все время вкривь, да вкось. Плодим уродцев, и себя стыдясь, Воротим лица от зеркал кривых, И лишь украдкой смотрим, помолясь – Наш пьедестал – погост едва живых.

Мне нужен этот шаг над круговертью, Плевать, о чем судачат на углах. Я не в ладу, ни с жизнью, ни со смертью, Я не толкусь по стряпчим, не в делах. Я знаю и о лицах, и о масках, Ох, как похожи - разница в цене, Иуды, к сожалению, не в сказках, Поднаторели, и давно дерут вдвойне. Я знаю, видел – жилы раздувались, Мол, лучше гвозди, чем позорный сук, Да все банальней, в общем, торговались, Уж хапнуть – так, чтоб не хватило рук. Мне нужен, нужен шаг над этой сворой! Последний, как по белому листу. Я не тревожусь, не пугаюсь смерти скорой, Вот только знать бы, что сказать Христу.

Откройте дверь ночи бездомной, Накройте стол для пришлых снов, Свечей не жгите гостье темной, Оденьте окна в старый штоф. Ночь Вам поведает секреты, Сны ветром тронут паруса, И Ваши бриги и корветы, Цепляя мачтой небеса, Покинут гавань тленной скуки, И в пламя, договор с судьбой, И пусть заламывают руки, И пусть вопят наперебой – Рабы фатальных предвкушений, Толпа гурманов пресных блюд, Им не до бурь, не до крушений, Не до друзей, не до иуд. Что им безбрежная обитель, Что чище тысячи зеркал. Там шторм – отваги искуситель, Пучина, бездна, когти скал. Что им? Да пусть себе пылятся, Лелея пасмурные дни. Им не увидеть, не добраться, К тем водам, где горят огни. Горят огни, реки великой, Огни начала и конца, От пустоты, от Тьмы безликой, До Света, до звезды Творца. Что им? К чему стоять у края? Здесь ночь и день, огонь и хлад. Они нашли кусочек рая, Но рай их так похож на ад.

Я опять во вчера, Мне в сегодня, и душно, и тошно, и тесно. Я опять во вчера, Здесь все больше живых, здесь рассвет не похож на закат. Я опять во вчера, Здесь и шепот, и крик, да и просто молчанье уместно. Я опять во вчера, Здесь еще не сверкнуло, а значит, не грянул раскат. И когда мне кричат: "Выбирайся из этой забытой и пыльной эпохи", Я не слышу – я глух, я не вижу – я слеп, меня нет. Мне душевно плевать, на надуманно-пресные сцены, на ахи и охи. Я опять во вчера, я еще не устал, я еще верю в свет

Я не знаю, бывают, остались ли дни? За окном непроглядная, душная ночь. Умирать лучше в час, когда гасят огни, Так покойней душе, распростится и прочь. Я не знаю, бывает, остался ли свет? Брось, свеча, не пророчь - ворожба для девиц. Я забыл, что такое закат и рассвет, Вздох не ржавых небес, крик не выжженных птиц. Как узнать, был ли сам? – Без истерик уйти. Коли был не за зря, значит надобно смочь. Дождь осенний споет о исходе пути, Погасили огни. Пробил час. Шепчет ночь.

Кипит, багровея, пучина в осколках заката, Соленые воды с соленою кровью роднятся, Мы бьемся, тупея от боли слепого раската, Все стороны света в неистово–алом кренятся. Разорвана в клочья акулья свирепая стая, Спешит ненасытная смерть хрипом к вздоху прижаться, Кровавую плоть, адской пастью сквозь темень сметая, Под нами касатки, над нами касатки кружатся. Безумное пиршество – лапа разящего плена, Сто черных теней здесь извечно остались скитаться... В пустынях глубин, от истока до самого тлена, В безмолвии бездны, в надежде со смертью сквитаться.

Я брел, скорбя, не знаю, по себе ли? Да я ли брел, быть может, тень моя? В ночной, доселе черной колыбели, Огнем зашлась камлания змея. Шаман ударил в бубен раскаленный, Воздев дары, взмывая на краю, И я - лишь дым, ветрами разметенный, Вдруг обретал и дух, и плоть свою. Шаман, раскачивая тени мирозданья, Созвавши духов, потчевал в ночи. Летела степь - ни смерти, ни созданья. Я брел и брел, хоть в слезы, хоть кричи…

Утонув в необъятных глубинах игры, Невесомая стая плывет в облаках, Перламутровых трелей седые костры, Распускаясь снежинкой, пылают в руках. Все кружит, отражаясь в мерцанье огня: Феерический шторм, несмолкающий бис, Воплощеньем любого безумства маня, Карнавал раздает за капризом каприз. Растворилась безликость в величье дворцов. На невольничьих рынках хлопочет порок. Отрядив впопыхах, караваны купцов, Переевшая бедность старается впрок. Рассыпая горстями любовь пред враждой, Милосердие болью чужою полно, Добродетель врачует сраженных бедой, В кротких, светлых одеждах спустившись на дно. Кем увижу себя? Чем пленит карнавал? Распалило вино, ослепили костры, Я себе не солгу, я всегда рисовал: Нет, не замки, не дев, не чудные дары. Что мне злато? Шатры в соболиных мехах? Что красавиц гарем?

Черно-белые, несносные дни, Да в зыбучие увязли пески. Вот и мне не обойти западни, Рвется лавой, бьет прибоем в виски. И все чаще никуда не ведут, Наведенные не мною мосты. Черно-белою тоской опадут, Календарные пустые листы. Смята пачка сигарет и рассвет, Горький чай, да горький яд и закат. Черно-белый несмешной силуэт, В черно-белом не кино, на прокат. Рану-память не зову, не гоню, Мы давно с ней не враги, не друзья. Не врачую, не травлю, не браню, И у каждого палитра своя.

Неужто все – ничто, пустяк, Безумный бред, игра теней, Мираж, фантом, все просто так, От первых до последних дней? И этот путь длинною в боль, Из ниоткуда в никуда, Нелепый фарс, чужая роль, Потерь, падений череда. И вместо снов – стакан беды, Да «Вечность» из осколков льда... И безраздельные бразды, Давно прибрали холода. Сырая темень, ржавый крест, В свинцовом небе воронье, Мне не покинуть этих мест, Здесь все мое, и не мое.

Затворенное окно в тишину, Ночь набросила вуаль на дома. Дремлет свет, лишь я никак не усну, Все смотрю, как отступает зима. Еле слышен ее немощный шаг, Не скрипит мороз, не воют ветра, Посерел, промок подтаявший стяг, Вышел срок, да восвояси пора. Позади сто перечеркнутых дней, Занесенных паутиной снегов, Вышел срок, дожди заплачут о ней, Унося тоску под сень берегов. Разольется в небе песня-гроза, Заронит весну в дыханье садов, На стекле сверкнет алмазом слеза, Прожигая пелену холодов. А на утро, только дрогнет роса, Перемерив взмахом путь, в полземли, Воскрешая изо льда небеса, Белым клином, тронут синь журавли.

Я открыл свое окно в сад Воздух осенью пропах – дым, Хмурый ветер разбудил листопад, И пошел бродить по тучам седым. Затянул под вечер дождь – льет, Побежали ручейки с крыш, То Сентябрь свою песню поет, Растревожив задремавшую тишь. Потянулся журавлей клин, От восхода к берегам грез, Оставляя сердце в гроздьях рябин, Унося в крылах хрусталь слез. Небо словно сорвалось вниз, Встань на цыпочки и тронешь рукой, Это Осень – мой извечный каприз, Как я ждал ее и в стужу, и в зной.

От дождя земли не чуя, Пьяный, в темень завывая, Пустотой беду врачуя, Мертвых глаз не открывая. Я сорву сурдину с ливня, Чтоб упасть под струйный грохот, Чтоб под сердце - жало бивня, – Грозовой, безумный хохот. P.S.Край все ближе размывает, Не чурайся, смерть двулика, Всяк по всякому бывает, Кому рыло, кому Лика.